Я – Сания: история сироты
Шрифт:
– Вас переводят, наконец, в детский дом, – сказала воспитательница и положила перед нами уличную одежду.
Так мы узнали, что переезжаем. Не испугались, не заплакали. Со всеми детьми в доме ребенка было так: привезли, увезли, был – и не стало. Никто не помнил, кто, откуда взялся и куда потом пропал. Все знали, что когда-нибудь исчезнут. Воспитательница не сказала нам с Аней: «На съедение к бабе-яге». Она сказала: «Вас переводят» – значит, все хорошо и мы вместе. Этого было достаточно, чтобы мы спокойно пошли за ней.
Теперь я думаю,
Мы с Аней оделись и теперь шли к двери, чтобы выйти на улицу. Вещей с собой у нас никаких не было – вся одежда и игрушки принадлежали учреждению. Я взяла тихонько Аню за руку и хотела сказать, что больше не злюсь на нее за ту историю с маслом. Почему-то мне показалось, что это важно. Но обернулась на воспитательницу – она шла следом за нами с двумя папками документов – и постеснялась открывать рот. «Ладно, – решила я, – по дороге скажу. Или потом, когда рядом не будет взрослых».
У выхода из Дома ребенка стояло две машины. Я обернулась – вдруг кого-то еще переводят сегодня, – но нет. Мы были втроем: воспитательница, Аня и я. Тревога заставила вцепиться в подругу.
– Давай садись, – дверца первого автомобиля открылась, и незнакомая женщина протянула мне руку, – помогу забраться.
Я не отпускала подругу.
– Скорее, скорее! – Воспитательница дернула Аню, к себе, и мы расцепились.
Мгновение, и ее уже сажают в ДРУГУЮ машину. Почему так?! Я хотела спросить об этом новую женщину, но побоялась. Стала сама искать ответы: «Наверное, нельзя в одной машине возить двух детей». Женщина усадила меня в кресло, дежурно улыбнулась и тут же потеряла ко мне интерес.
– Документы где? – снова высунулась она из машины.
– Иду-иду. – Воспитательница передала Аню с ее бумагами во вторую машину и вернулась к нам.
– Держите!
– Спасибо, – женщина привычно подхватила увесистую папку, – все здесь?
– А как же. – Она стала перечислять: – Свидетельство о рождении, медицина, приказ…
– Да-да, вижу. Спасибо.
Она не поверила на слово – внимательно пересмотрела бумаги, все до единой. И только после этого торопливо махнула рукой на прощание.
– Ну, все, мы готовы! – объявила водителю, захлопнув дверцу. – Едем!
Машина тронулась с места. Я ужом заерзала в кресле, пытаясь заглянуть назад, через плечо. Забыв обо всем на свете, следила за автомобилем Ани. Он выехал следом за нами, свернул на ту же дорогу и пристроился в хвосте. Все отлично. Так и есть – мы едем вместе! Один поворот. Второй. Третий. Я не теряла Аню из виду ни на секунду. А потом вдруг вторая машина свернула куда-то не туда. Они поехали другой дорогой? Короткой? Я изо всех сил пыталась разглядеть их автомобиль в потоке машин. Хотела даже встать в кресле на колени, чтобы лучше видеть. Но женщина резко одернула меня:
– Села нормально!
И я послушалась.
Мы приехали. Я не замечала ничего вокруг – ни огромного здания, ни детских площадок, ни встречающих, – высматривала только вторую машину. Где она? Где?! Почему же так долго?
Но Ани не было. И тогда я расплакалась оттого, что не увидела ее. Мир в одно мгновение рухнул. Мы не попрощались, я ничего Ане не объяснила. Не сказала ей, что больше не злюсь. Как они могли так с нами поступить?! Эти взрослые!
– Аняяяя, – тихонько завыла я, – Аняяяя мояяя!
Меня увели «с холода». Новая незнакомая женщина взяла за запястье, открыла незнакомую дверь. В лицо пахнуло теплом и запахами чужой столовой. Меня провели лабиринтами незнакомых лестниц, помогли раздеться. Потом еще куда-то повели, усадили на незнакомый диван. А я плакала-плакала-плакала. Горько и безнадежно.
Сегодня я уверена, что оплакивала в тот день потерю, которая оказалась намного больше меня. В ней уместилась не только Аня, был кто-то еще, кому я тогда не знала ни имени, ни названия. Кто-то самый важный и нужный, утраченный очень и очень давно. Это горе годами жило и зрело внутри меня. Я плакала о матери, которая девять месяцев носила меня под сердцем и ни одного дня не была рядом со мной, когда я родилась.
Мимо ходили чужие женщины и незнакомые дети. Они смотрели на меня с любопытством. Некоторые мальчишки прибегали в холл специально, оглядывали меня с головы до ног и тут же убегали – рассказывать остальным. Я чувствовала себя зверушкой, на которую все хотят посмотреть.
– Новенькая? – шептались у меня за спиной.
– Ага! – отвечали осведомленные.
Через час меня не смогли поднять с дивана, чтобы умыть. Через два я также сидела в прежней позе. Через три отказалась идти в столовую. Я плакала и плакала, как будто мир рухнул. Я не жалела о прежней жизни, нет. О чем там было жалеть, кроме страха и боли? Но я тосковала по Ане так, словно потеряла саму себя. Это была самая сильная, самая страшная боль. У меня не находилось сил сопротивляться. И я утонула в ней…
Через много лет, когда мне исполнилось двенадцать и я окончила шестой класс, в очередном летнем лагере – к тому времени объехала их с десяток – я вдруг совершенно случайно встретила Аню. Увидела, мгновенно ее узнала и со всех ног бросилась к ней.
– Аня, Аня, привет! – Я задыхалась от счастья.
Лицо ее по-прежнему выглядело опухшим, значит, все еще продолжаются операции. Бедная Аня! Что же все-таки с ней было тогда? Теперь-то я уже знала, что не существует никакой бабы-яги, никто не обкусал Ане лицо за то, что она не слушалась. Я добежала, хотела ее обнять, но она остановила меня холодным взглядом.