Я сделаю это для тебя
Шрифт:
Тот улыбнулся и сказал, помедлив мгновение:
— Поэт. Так меня тут называют. В самом начале я разговаривал сам с собой и плакал. Когда человек плачет, бормочет, смотрит на мир выцветшими голубыми глазами и ведет себя тихо, улица считает его поэтом. Люди лишены воображения.
— Назови свое имя! — приказал бандит.
— Жан Ларив. Хотите увидеть мои документы?
Он кивнул на лежавший рядом с ним мешочек. Мужчина с пистолетом схватил его, достал удостоверение личности, проверил и повернулся к сообщнику. Тот пожал плечами и знаком подозвал третьего. Тот взглянул
— Довольно, прекратим бесполезную игру. Вам нужен именно я, — спокойно произнес тот.
Короткое мгновение человек с фонариком изучал лицо Жана, потом кивнул, вернулся к машине и открыл заднюю дверцу.
— Долго же вы меня искали, — съязвил бродяга, пытаясь справиться со страхом. — Разочарованы? Не ожидали увидеть жалкого пьяницу?
— Поднимайся! — велел главарь.
Жан не пошевелился. Он хотел умереть здесь, среди грязных коробок.
— Заткни пасть и вставай!
— Я никуда не пойду, убивайте прямо тут.
Ему показалось, что человек в маске колеблется, не зная, как поступить.
— Не беспокойся, сюда никто не заходит, — со смешком успокоил Жан. — Во всяком случае, в это время суток. Можешь меня замочить, ни одна собака не услышит.
— Если не подчинишься, твоим родным не поздоровится! — взорвался его собеседник.
Жан вздрогнул. Его родные?
— У меня никого нет, я один как перст, — неуверенно пробормотал он.
— То, что ты бросил своих, еще не означает, что они исчезли. Мы легко их отыщем.
У Жана закружилась голова, и дело было не в похмелье.
— Не трогайте их! — закричал он. — Они совершенно ни при чем.
— Не тронем… если пойдешь с нами.
Жан встал.
Третий член группы уже сидел за рулем. Вооруженный главарь надел Жану наручники, заткнул рот кляпом, натянул на голову капюшон и швырнул в грузовик.
— Ну вот и все, подонок! — буркнул он.
Даниель
Мои глаза скользят по страницам газеты. Читать не хочется. Не хочется пить кофе. Не хочется смотреть на измученное усталостью лицо Бетти. После похорон мы ни разу не посмотрели друг другу в глаза.
Небрежно сколотые волосы и мятый халат говорят о том, в какое беспомощное состояние впала Бетти. Она не следит ни за одеждой, ни за лицом. Погружается в пучину своего горя, тонет в нем.
Бетти стоит у плиты, скрестив руки на груди, и делает вид, что караулит молоко.
Время от времени она бросает на меня взгляд исподтишка, отмечает, как я одет, как веду себя, и это подпитывает ее ненависть. Она ненавидит меня за то, что я не выставляю свою боль напоказ и не погружаюсь в пучину отчаяния на пару с ней. За то, что я вернулся к работе. Я хотел бы рассказать жене о своем бессилии и о той пародии, которую вынужден разыгрывать, но молчу. Чтобы защитить ее.
Она поймет — потом, позже.
Я переворачиваю страницу и едва не захлебываюсь от ярости: мой враг, чудовище, погубившее Жерома, что-то вещает, брови грозно насуплены, указательный палец, как перст указующий, поднят к небу. Фотография самая четкая из всех,
В кухне появляется Пьер, прерывая мои мучительные размышления.
— Привет, па, — произносит он противно-тягучим голосом.
— Привет.
Я обнимаю его, глажу по спине, пытаюсь притянуть к себе, но он не дается.
— Привет, ма.
Он ждет, что она обернется, делает вид, что ищет что-то в ящике рядом с ней, но в конце концов сдается, садится и упирается взглядом в стол.
Мною овладевают гнев и печаль. Как она может настолько не замечать сына? Он избегает меня, но жаждет общения с матерью. Пьер не раз слышал, как после случившегося Бетти в припадке злобы и страдания жестоко упрекала меня. Неужели он тоже считает виноватым меня? Пьер выбрал сторону матери. Возможно, он хочет ее утешить, но Бетти этого не видит, она просто не способна на проявление чувств.
Боль разделила нас. Разбросала по параллельным вселенным, и мы живем бок о бок, но не способны ни помочь друг другу, ни утешить. Страдание пожирает наши силы и энергию. Потому-то я и прилагаю столько сил, чтобы держать Бетти на расстоянии. Я должен поддерживать свою волю всеми силами и способами.
Моя жена ставит перед Пьером горячий шоколад. Рассеянно гладит по волосам и протягивает ломтик хлеба. Пьер не реагирует — сидит и смотрит на чашку. Он как будто дуется. На лице Бетти написано раздражение.
Внезапно я понимаю причину замешательства сына. До Бетти тоже доходит. На фаянсовом боку округлыми буквами написано имя — Жером. Бетти хватает чашку, начинает переливать шоколад в «правильную», но у нее так дрожат руки, что ничего не выходит. Она швыряет обе чашки в мойку, мгновенно устыдившись своего жеста, беззвучно плачет, пытается собрать черепки от чашки Жерома, у нее ничего не выходит, и она выбегает из кухни.
Пьер так и не шелохнулся. Его щеки мокры от слез.
Я склоняюсь над ним, хочу положить руку на плечо.
— Ничего, Пьер, ничего.
Он отшатывается и молча уходит к себе.
Я смотрю на лежащую на столе газету: шейх Фейсал указывает на меня пальцем.
Статья называется «Новые подстрекательства». Больше я ничего прочесть не могу — в глазах стоят непролившиеся слезы.
Я встретил Бетти на вечеринке по случаю дня рождения, на который мы с друзьями приглашены не были.
День рождения был ее.
Мы приоделись для выхода: костюм-тройка, рубашка с воротником-стойкой и лакированные мокасины. Мелкая шпана из предместья, собравшаяся на ночную прогулку.