Я – шулер
Шрифт:
– Ну, все, все... – отмахнулся от зазнобы Рыжий. – Не нуди. Поделись с детенышем довольствием...
Бородавка и впрямь полезла в авоську. Я останов вил.
– А что, Толянчик, может-таки сделаем из тебя человека?
Это уже было интересно: воспитатели перспективные.
– Валет вчера освободился. У меня пока очухивается. «Катала» авторитетный. Из тебя исполнителя сделает (шулера, значит). Хочешь?
Так, занятно стало.
– Хочу, – говорю.
– Таланта и терпения хватит – партнерами станете.
Валет, лысый бледный крепыш, глядящий исподлобья стылым взглядом, выслушал Рыжего. При этом глядел
– Не потянет. Сырой.
– За детеныша я отвечаю. – Рыжий не просил, советовал товарищу.
– Ну давай, сдавай, – очень снисходительно уступил Валет.
– Почем? – уточнил я.
Валет не выдал удивления, только снова вперил в меня змеиный взгляд.
– А говоришь: «Сырой»! – обрадовался Рыжий.
Нет, в партнеры Валета я бы не взял. Через полчаса игры он и сам понял, что проситься не следует. Неожиданно отбросил карты и без эмоций сообщил:
– Его надо свести с Маэстро. – И к Рыжему: – Где ты его подобрал?
Рыжий лукаво и гордо улыбался. Ответил:
– Наш человек.
Черт возьми!.. Мне это было приятно.
Так я стал в этом доме своим. Рыжий звал меня детенышем, но уважал. И все уважали. Всякий раз, когда на хату забредал кто-то свеженький, то ли из освободившихся, то ли редкий гость, и, видя карты, рвался в бой, искал партнера. Рыжий, а за ним и другие, отмахивались:
– Вот тебе пацан. «Хлопнешь» – дадим другого.
Деньги, выигранные в этом доме, обычно в нем и оставались. Шли в общак и быстро пропивались. Случалось, крупные деньги.
Что тянуло к Рыжему? В душную, опасную атмосферу его квартиры, которая к тому же, как выяснилось, состояла на учете в милиции. В качестве «малины».
Сложно сказать... Во-первых, люди, завсегдатаи. Это были одесситы. Из классических. Еще не отошедшие, но уже отходящие. Непростые, рисковые, нагоняющие жуть одним своим видом, но – разные, сочные, интересные. Эти люди уважали меня. Не понимал за что, но чувствовал: не только за карты. Они решали свои рисковые дела, не опасаясь моего присутствия, и это тоже льстило. И было приятно лезть в их дела, нахально давать советы, говорить им грубости... Все это почему-то мне прощалось, только отмахивались:
– Детеныш...
Но главная причина моей привязанности к этой точке – сам Рыжий.
Рыжий был... интеллигентным человеком. Сложно объяснить. И воспитание, и образ жизни были далеки не только от интеллигентного, но даже от добропорядочного... Но это было так. И неспроста в квартире его можно было встретить и члена Союза художников, и дипломата, и даже эстетствующих иностранцев. (Был случай, к Рыжему угодили французы, художники. Напились до чертиков. В два часа ночи остро встала проблема со спиртным. Рыжий повез делегацию в Шалашный переулок. Пока Рыжий торговался со знакомыми продавцами водки, французы, восхищенно разглядывая трущобы, очерченные лунным светом, кричали ему:
– Валери Ильитч!.. Эт-то Венеция!)
Всем было с ним интересно. Думаю, главная его черта: доброта. Он не умел быть злым. И это подкупало всех, включая убийц, скрывающихся в его квартире от «вышки».
Не знаю, какое образование у него было, но воспитание получил не самое праведное. Из его рассказов о детстве запомнился один.
Послевоенные годы, у шпаны своя, взрослая жизнь. Самому старшему в компании – четырнадцать лет. Рыжему – семь. На месте больницы
Позже, в семидесятых. Рыжий с товарищем держали цеха, производили зубные щетки, дешевые цепочки. На них наехали бандиты. Именно тогда Рыжему предоставили возможность сказать пару слов в микрофон. Правда, в несколько необычной манере, будучи подвешенным вниз головой в колодце. Рыжий не дрогнул. Но все обошлось, потому что в это же время в лесопосадке за городом его напарник три часа простоял на табуретке с петлей на шее в ожидании, пока гонец привезет деньги.
Еще через пару лет держателей цехов прикрыли, многим дали «вышак». Рыжий увернулся, успел собственноручно бульдозером засыпать склад готовой продукции. Погреб, в котором цепочек и щеток было на двести пятьдесят тысяч.
Тогда он был женат, имел умницу жену, защитившую кандидатскую диссертацию, дочь, в которой души не чаял, человеческую обстановку. Нынче от всего этого остался только портрет Пушкина и редкие встречи с дочерью. (Даже они были запрещены бывшей женой.)
Наташка-Бородавка безбожно ревновала его. Трижды нешуточно, довольно глубоко подрезала кухонным ножом. Рыжий отлеживался, возвращался к ней. Какое – возвращался!.. Кто бы ему дал уйти?..
Он был само ехидство и доброта. Наташку называл не иначе, как то – Маня, то – «тетушка», и неизменно унижал тем, что в стакан ее наливал на палец меньше, чем себе и всем остальным.
В этой хате я был как у себя дома. Случалось, приходил за советом. Впрочем, чаще всего советы меня не устраивали. Например, Рыжий не мог уразуметь, почему я брезгую проститутками, особенно если те готовы – по любви. Обещал, что с возрастом это у меня пройдет.
Как-то у него нашла меня проститутка Тала, которую я когда-то украдкой увел у перепившего ответственного работника, приняв за благочестивую посетительницу ресторана. (Потом приятельницы-путаны очень обиделись: ими пренебрегаю, а залетных – жалую.) Но и в первый вечер я не жаловал уведенную. Услышал, сколько она стоит, заплатил, извинился за испорченный вечер. Тала деньги взяла, но потом все норовила их отработать. Еще и на любовь «косила». И обижалась, сцены устраивала. Рыжего адрес раздобыла, засаду устроила. Рыжий – проходимец – ее сторону принял, совестил меня. Хорошо, Бородавка помогла, выставила домогательницу, еще и звезданула пару раз промеж глаз. У Бородавки я был в любимцах: считала меня единственным приличным человеком в этом доме.
Когда у Рыжего приключилось горе: дочь его, Руслану, попытались изнасиловать, при этом полоснули девчонку по лицу бритвой, все ринулись на поиски подонка. Рыжий оставался прежним. Только иногда лукавые морщинистые глаза его замирали, становились невидящими.
Опоздали блатные, пацана взяли менты.
Наши думали на тюрьму передать, чтобы «опустили» насильника особо, от души. Рыжий запретил. Сказал: сам разберется. Огорчились ребята. Как разберешься здесь, если он – там?.. Долго Рыжему недовольство высказывали.