Я — следователь
Шрифт:
Играли Иркутск и Хабаровск. Ситуация на площадке складывалась драматическая. Счет шел почти вровень, то одна, то другая команда выходила с перевесом в два-три очка. Прорывы Костовского заканчивались почти всегда удачными бросками. Зрители неистовствовали. В один из моментов я бросил взгляд в сторону Боршая и Мирголовского и увидел, что они ведут себя как заправские «шиффози». Вместе со всеми они вскакивали со скамейки, размахивали руками и охрипшими от рева голосами поддерживали атаки иркутян.
— Цезарь! Давай, Цезарь! — потрясал кулаками Боршай.
Я знал, что Цезарь была школьная кличка
В один из моментов относительного затишья на площадке и, естественно, на трибунах Жорка мне шепнул:
— А они, по-моему, пришли не воровать, а болеть по-настоящему.
— Надо же! — удивился я. — Страсть болельщика сильнее всех обид.
— Каких обид?
— Так мы же с Костовским их задержали за карман, а теперь они надрываются, из кожи лезут вон, поддерживают его в игре.
— Ну, за такую игру Юрию можно многое простить.
Иркутяне все же выиграли с перевесом в четыре очка.
После этой встречи я, может быть, впервые серьезно задумался о судьбе Мирголовского и Боршая. И если бы в это время дядя Миша снова спросил меня о том, обязательно ли их сажать в тюрьму, я бы не ответил столь категорично, однозначно и бездушно.
А вскоре произошел случай, который заставил меня еще больше задуматься и сделать некоторую переоценку ценностей.
Как-то в середине жаркого июньского дня мы с Жорой вошли в автобус, чтобы доехать до центра и направиться в «фунду» для занятий. «Фундой» мы ласково величали фундаментальную библиотеку госуниверситета. Шла сдача экзаменов, и только они были у нас на уме. Но на остановке «Бытовая» Китаев горячо выдохнул в мое ухо:
— Джага! Садится в заднюю дверь.
После этого Китаев прошел вперед, а я остался в задней части салона. Людей в автобусе было мало, человек пять стояло впереди, не желая занимать свободные сиденья. Страшную и модную кличку Джага я уже слышал и знал, что это ловкий и удачливый вор, несмотря на молодость, уже судимый за карманную кражу. Но встречаться мне с ним еще не приходилось. Оборачиваться я не стал, считая, что Джага пройдет вперед, а я его рассмотрю и хорошо запомню приметы. Но он остановился сзади меня, и я почувствовал, как из бокового кармана брюк у меня выскользнула авторучка. Если бы я не знал, что сзади находится карманный вор, то навряд бы услышал, как авторучка покидала мой карман. Движение было неуловимым и отработанным. И только настороженность позволила мне уловить его. Но все же я засомневался, не почудилось ли мне это. Нет, не почудилось! Осторожно проведя по карману рукой, я обнаружил, что ручки действительно там нет. Не оборачиваясь, локтем правой руки я резко двинул карманника «под дых». Толчок был неожиданным, и у того перехватило дыхание. Обернувшись, я увидел плотно сбитого, почти полного парня с круглым лицом и большими, слегка навыкате, испуганными глазами, в которых застыли слезы. Он скорчился от удара и не мог вздохнуть, поглядывая на меня снизу.
— Добавочный! — сказал я с удивлением.
Да, это был он, Добавочный. Я сразу же узнал его, хотя прошло много лет и мы оба выросли. Но то же круглое добродушное лицо, те же, напоминающие коровьи, выпуклые голубые глаза — все
И в детстве он был крепко сбитым, крупным парнишкой. Самое большое, что он тогда любил, — это поесть. Он был безобидным, незлобивым, все наши шутки и насмешки воспринимал спокойно, невозмутимо. Немного косолапя и переваливаясь при ходьбе, он всегда отставал в походах. В то же время уже тогда был значительно сильнее любого из нас, но я не помню случая, чтобы он кого-нибудь обидел, воспользовавшись этим своим преимуществом. Нет, кличка Джага ему никак не подходила.
И вот теперь тот бывший увалень, тот спокойный и невозмутимый парнишка носит устрашающую кличку и лазит по карманам, хотя на вид так же безобиден.
— Ну что, опять в тюрьму? — спросил я его, чтобы разрядить молчание.
— Андрюша, прости! — Он меня узнал тоже.
Жора уже был рядом. Автобус прошел всего одну короткую остановку. Мы записали фамилию кондукторши, которая видела всю эту сценку, и втроем вышли из автобуса. До Кировского райотдела милиции было метров триста, не больше.
— Ну что? — снова обратился я к Малахову.
Он молчал, понуро опустив голову.
— Знакомый, — понял Жора, придерживая на всякий случай Джагу за плечо.
— Вместе были в пионерском лагере.
— Вот это встреча! — удивился Жора и, в свою очередь, обратился ко мне: — Ну что? Что будем с ним делать?
Я молчал, обдумывая ситуацию. Мелькнула неожиданная мысль. «Но честно ли это будет с нашей стороны?» — засомневался я. Но мысль окрепла, упрочилась, и созрел твердый план. Я без колебаний обратился к Малахову:
— Даешь слово, Володя, что не будешь больше лазить по карманам, не будешь больше воровать?
Он тяжело сглотнул, а в глазах мелькнул проблеск надежды и недоверия одновременно.
— Клянусь, что с этого момента завяжу, — начал искренне заверять он, — от хозяина вышел, дал зарок, пообещал себе, что с этим покончено... Да вот как-то сорвался и взялся за прежнее.
— Ну что, поверим ему? — спросил я Китаева.
— Поверить-то можно, но должен понять, если кто-то из наших заметит его за прежним, то и этот случай вспомнится обязательно.
— Клянусь матерью, что это последний раз в жизни, — горячо опять начал заверять нас Джага. — Чтобы не встречаться с прежними дружками, уеду в Н-ск, устроюсь на работу, а там ведь и щипать негде. Ты же знаешь, — обратился он ко мне.
Н-ск — наш с ним родной город, небольшой районный центр. Там каждый человек на виду, и карманникам развернуться негде.
— Идет, — согласился я, — давай мою авторучку.
Малахов достал из кармана брюк похищенную авторучку и возвратил ее мне.
— Все, — сказал я, — помни эту встречу.
— Запомню, всю жизнь буду помнить и не подведу вас, поверьте! — Весь его вид выражал неподдельную искренность.
На этом мы и расстались. Разошлись по своим делам. Малахов, чуть косолапя, пошел к мосту по улице Чкалова, а мы по улице Ленина к библиотеке.