Я смотрю хоккей
Шрифт:
Думаю, что отца успокоила вполне приличная успеваемость его сыновей. Учителя на нас не жаловались, в наших дневниках редко появлялись плохие оценки, а мне даже удалось закончить школу с серебряной медалью. Никакого героизма в этом, сами понимаете, не было: футбол и хоккей — страсть многих тысяч мальчишек, тем более если живут они по соседству со стадионом, школу же бросают единицы. Да и только ли те, кого «совратил с пути истинного» спорт?
Вуз и команда мастеров — это уже совсем другое дело. И то и другое требуют очень много времени и большой самоотдачи. Конфликт между тем и другим неизбежен. Бывает, он приобретает столь антагонистический характер, что человек решает с одним из двух распрощаться. Чаще в жертву приносится вуз. Тому, кто сделал хоть первый маленький шаг в большом
В общем-то, мне в этом смысле повезло. Но то ли от укоренившегося сознания, что у меня иного пути нет, то ли оттого, что «Спартак» не был тогда заметной командой и не требовал от меня того, что требует от молодых сейчас, то ли оттого, что тогдашний тренировочный режим был куда мягче нынешнего, то ли от всего этого, вместе взятого, мне не пришлось решать гамлетовских вопросов. Я сдавал вступительные экзамены летом, когда команда не тренировалась, ходил на занятия, а оттуда на матчи, я готовился к зачетам, и меня отпускали со сборов. Возвращался из недолгой поездки в Ленинград или Горький и тут же сдавал пропущенную лабораторную работу. И вообще, в тот же Ленинград или Горький мы, студенты, приезжали отдельно от остальных, прямо в день матча. Ну, а если поездка предстояла достаточно долгая, я и вовсе оставался дома. Это было, правда, очень обидно: в 18 лет, когда нигде еще не бывал и ничего толком не видел, поездка, скажем, в такие города, как Новосибирск, Челябинск, Свердловск, — целое событие, о котором можно только мечтать. Но ничего не попишешь — экскурсии приходилось откладывать до лучших времен.
Не думайте, что положение игрока команды мастеров давало мне в ту пору хоть какие-то привилегии как студенту. О том, чем я занимаюсь вне института, в деканате понятия не имели. Единственное, на что я мог рассчитывать, так это на кое-какие поблажки, как игрок институтской команды. Однако весь объем работы, который положен любому студенту дневного отделения, был положен и мне. Никаких «хвостов» мне не простили бы. Поступивший вместе со мной и в институт и в команду мастеров Дима Китаев не сдал один экзамен зимней сессии (не успел подготовиться из-за хоккея), и его не допустили к летней, а осенью отчислили из института совсем. Словом, наши спортивные увлечения преподавателей не интересовали.
Но мои первые студенческие шаги относятся к той еще поре, когда спорт, хоть и отнимал у меня много часов, не претендовал все же на первое место в моей жизни. Я и в команду мастеров попал как бы «зайцем» (из юношеского возраста я вышел, а русского хоккея в «Спартаке» не было, вот меня и зачислили в «шайбу», чтобы сохранить клубу подающего надежды футболиста), и серьезного значения я своему успеху не придавал. Я находился в глубоком запасе, никто не замечал моего отсутствия на тренировках, даже если я не появлялся месяц, и вообще меня больше волновали дела институтского футбола и хоккея, где я считался человеком незаменимым.
Переломным в этом смысле можно считать ноябрь 1956 года. «Спартак» влачил тогда жалкое существование в первенстве страны по хоккею, и начальство, как часто бывает в таких случаях, решило прибегнуть к экстраординарным мерам — резко омолодить команду. Нас с Димкой Китаевым вызвали в клуб и сказали, что мы теперь будем постоянно играть в основном составе. Помню, первый свой матч от звонка до звонка я провел против «Крылышек», в те времена одной из сильнейших команд страны. Сыграли мы, в общем, удачно, вели 3:1 и проиграли с минимальным счетом — 3: 4. Вот когда я почувствовал, что становлюсь серьезным спортсменом, что в спорте меня может ожидать какое-то будущее. Да и просто приятно было сознавать себя полноправным игроком команды мастеров, приятно было ощущать уважительное отношение ребят, с которыми недавно еще вместе играл в юношах.
Теперь мне стало по-настоящему трудно. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы пропустить игру или тренировку, а отказ от участия в поездке вызывал неминуемые трения с Анатолием Владимировичем Сеглиным, который тренировал нашу команду и с которого спрашивали
Женьку позже меня приняли и в команду мастеров, и в институт (не попал в менделеевский, а в наш прошел по конкурсу лишь со второго захода). И однажды наша недельная поездка в Ленинград совпала у него с экзаменационной сессией. Вот как провел он эту неделю. Команда приехала в Ленинград, как и положено, накануне первого матча, ему же пришлось выходить на поле после ночи в поезде, где как следует не выспишься. Прямо со стадиона он отправился на вокзал, а утром был уже в Москве, в институте. С экзамена заглянул домой — и снова на поезд, снова матч после полубессонной ночи…
А ведь нам было полегче, чем ну, скажем, Саше Якушеву или Володе Шадрину, нашим же спартаковцам, которым сейчас примерно столько лет, сколько нам было тогда. Мы не играли в сборной, не ездили в ее составе в месячные зарубежные турне, у нас не было таких нагрузок и таких напряженных сезонов. Впрочем, Славка и Женька, правда, не в такой мере, но все это застали. Я же миновал самое трудное — первые три курса, пока мы не были еще в сборной.
И хоть мне было легче, чем им, я однажды вступил на ту грань, за которой очень часто следует отчисление из института. Воспользовавшись первой же представившейся возможностью, я взял академический отпуск на год. Это было на третьем курсе. Уговорить себя взять отпуск нетрудно: тяжелый сезон… устал… потом наверстаю… подумаешь, год… Одним словом, месяцев на девять я забросил мысли об институте и вовсю наслаждался хоккеем, не отягощаемый и не отвлекаемый никакими заботами о «хвостах» и лабораторных работах. Вы даже не представляете себе, ценой какого труда, какого напряжения воли досталось мне возвращение в институт. Хорошо еще, что я попал в замечательную группу, где оказалось много моих настоящих друзей, и это очень помогло мне, особенно на первых порах. А то, может, я так и не уцепился бы за «подножку науки».
Я не зря стал вспоминать о своих злоключениях более чем десятилетней давности. Не все ли в конце концов равно, пропустил я учебный год или нет, трудно мне было догонять своих товарищей или легко. Но мне кажется мой опыт кое в чем поучительным. Человеку, с головой ушедшему в большой спорт, если он не хочет остаться без образования, важно не упустить момент, не допустить паузы. Когда после школы ты, не мешкая, поступаешь учиться дальше, а потом не переносишь сессий, не откладываешь зачетов, ты привыкаешь к специфике такого режима жизни, и он не видится тебе ни чрезмерно утомительным, ни противоестественным. Ты живешь этой жизнью, она для тебя нормальна. Ты, как локомотив, набравший со станции постепенно нужную скорость, не испытываешь особой тяжести на подъемах, ты преодолеваешь их с ходу. А остановился, и надо подавать назад, чтобы разогнаться. И ноша вдруг начинает казаться непосильной. Ты ведь от нее отвык, расправил плечи, а надо подставлять их снова.
Понимаете, хорош тот путь, который естествен. Тогда ко всему вырабатывается естественное отношение. Помню, летом 1959 года нас включили в число кандидатов в олимпийскую сборную. Все остальные кандидаты поехали на Кавказ проходить акклиматизацию в условиях высокогорья — игры назначены были в Скво-Вэлли, в горах, а мы, все трое, остались. Нас особенно и не тащили — понимали, что у нас экзаменационный период. Да если бы и звали, мы бы все равно отпросились. Теперь такого не бывает. Вот, представьте, отпустили бы меня или другого игрока со сборов. Я бы задумался: а может, я не нужен больше? Потому что, если ты нужен, никто и никогда тебя не отпустит. У нас, во всяком случае, в хоккее считается, что вне сборов ты и режим соблюдать не будешь, и форму растеряешь, и еще кучу всяких грехов обязательно совершишь.