Я сражался в Красной Армии
Шрифт:
Вообще следует сказать, что нецензурная брань, стала неотъемлемым атрибутом красной армии. Ругались все, начиная с простого красноармейца и кончая генералами. Считалось, что без брани приказание или замечание звучит недостаточно "убедительно". Страшные, часто кощунственные ругательства сыпались со всех сторон, как из рога изобилия.
Один из наших командиров рот употреблял даже в обычном разговоре такое количество ругательств, так перемежал брань с обычными словами, что я заинтересовался и попытался подсчитать какое количество бранных слов, по сравнению с нормальным человеческим языком,
Я останавливаюсь на этом факте потому, что брань - это один из симптомов, свидетельствующих о моральном состоянии армии. Брань была одним из дополнительных средств унижения и морального подавления - необходимым для того, чтобы держать людей в повиновении. Брань стала органическим свойством красной армии. На словах с ней иногда начинали, якобы, бороться, но на деле борющиеся с бранью, сами продолжали с большим "вкусом" и уменьем виртуозно ругаться, где только можно.
Нас собралось пять человек.
{31} Кроме командира батальона, здесь же жил его помощник, комиссар батальона и "связной", т.е. солдат, работающий посыльным при штабе, приносящий пищу и так далее.
3. Пополнение
После бессонной ночи, проведенной за работой, т. к. работать можно было только по ночам, когда устанавливалось хотя бы относительное спокойствие и комбат переставал, наконец, ругаться, я был срочно вызван в штаб полка.
Когда я пришел в штаб, то около него увидел несколько сот людей, стоявших в строю. Это были солдаты, прибывшие на формирование. Когда я подошел поближе, то увидел людей, самых разнообразных возрастов, начиная с 35 и кончая 55 годами. Молодежи не было. Это были уже остатки человеческих резервов, которые командование наскребло внутри блокированного Ленинграда. Почти все люди были с признаками явной дистрофии. Многие вдруг выскакивали из строя и бежали в соседние кусты или под заборы. Эти люди страдали хроническими поносами, возникающими на почве голода. Дистрофик, получивший голодный понос, в тех условиях, в которых мы находились - верный кандидат на близкую смерть. Никакие медикаменты в этом случае не действовали.
Одетые в какие то подбитые ветром куртки, в обмотках и обычных ботинках, они коченели на холодном ветру, топтались и подрыгивали на месте, стараясь как то согреться. Передо мной была инвалидная команда, которой нужно было бы находиться в госпитале, а не приходить на формирование частей действующей армий. Кроме того, они были так одеты, что не могли воевать. В эту суровую зиму, да и вообще в России, зимой без теплой одежды, особенно без валенок, воевать невозможно. Передо мной были несомненные кандидаты на отморожение конечностей. Как их могли отправить в таком виде - оставалось непонятным. Я подошел и спросил одного из них: - давно ли они тут стоят.
– Около часу, товарищ лейтенант! Замерзли совсем. Скоро ли нас поведут куда либо?...
В штабе полка мне был дан список более чем на триста человек для формирования 2-то батальона. Сделав перекличку и кое как построив своих людей, я, для того, чтобы дать им согреться, почти бегом повел их в расположение батальона.
Доложив командиру батальона о прибытии людей, я хотел развести их по землянкам,
– Оставьте стоять их в строю. - заявил "комбат". - Я хочу {32} говорить с ними. А потом пусть сделают еще раз перекличку.
– Но, товарищ старший лейтенант, кончится тем, что они отморозят себе руки и ноги. Надо дать им отогреться.
– Не ваше дело...
И затем последовала совершенно "виртуозная" ругань.
К счастью, не обладая особым красноречием, комбат сказал только несколько слов, закончив свое выступление, как всегда бранью и передав список старшине роты ("фельдфебелю"), ушел восвояси.
Я сидел в землянке и слушал все происходящее. Взяв список, полуграмотный старшина, начал выкликать людей, медленно что то отмечать, снова выкликать тех же лиц, что то путать и так далее. Люди топали ногами, хлопали руками. Слышны были воз гласы:
– Да, что ты там канитель разводишь? Давай скорей. Ведь не лето.....
Не вытерпев, я выскочил из землянки и выхватив у старшины список, быстро начал делать перекличку. Через пятнадцать минут все было кончено и люди были разведены по землянкам.
Рано утром, еще до рассвета, я вышел из землянки на улицу. Шел густой снег, дул ветер, начиналась, по-видимому, метель. Справа вдруг послышались голоса, слова команды и топот ног. Какие то черные фигуры, размахивая руками, бегали и как то нелепо кружились между соснами, увязая по колено в снегу.
– Бегом марш! - послышалась снова...... Сбоку стоял сержант, старательно произносивший слова команды.
Увидев меня, он, дав команду - "смирно!", подскочил ко мне и отрапортовал:
– Товарищ лейтенант! Второй взвод пятой роты находится на физической зарядке!
– Что, да вы с ума сошли!
– Никак нет!... По распорядку дня с шести с четвертью до шести с половиной положено быть физкультурной зарядке....
– Да, вы поймите, товарищ Степанов, что если вы их так будете гонять каждый день, так они до фронта не дойдут; всех здесь закопаем. Распустите людей....
– Есть - распустить...
Вернувшись в штабную землянку, я доложил командиру батальона о происшедшем и решил поговорить с ним, чтобы как то создать более целесообразный режим, применительно к тем условиям, в которых мы находились. Изложив суть дела, я заметил, что физическая зарядка - прекрасная вещь в отношении здоровых людей, нормально питающихся, живущих, в более или менее, приемлемых условиях. Но для фактически уже больных людей, шатающихся от слабости, {33} систематически недоедающих, живущих почти на снегу, такая "зарядка" ничего кроме вреда не приносит. Он, выслушав меня, ответил:
– Вы, товарищ Константинов, человек образованный, понимаете лучше. Вы, конечно, правы. Какая там зарядка. Им госпитальную койку надо, а не зарядку. Но приказ, есть приказ. Приказал округ проводить ее в прифронтовых условиях - проводим. Отменять не имеем права. Я, допустим, отменю, а мне потом нагоняй будет и пятнадцать объяснительных рапортов буду писать. К чему мне эта головная боль? Пускай себе лучше для отвода глаз побегают. И никто, начиная с командира дивизии, не решится практически отменить этот приказ.