Я стал героем
Шрифт:
— Вы были бесподобны на войне, Мартло.
— Первое, что я сделал на гражданке — вусмерть нализался. Гражданка и выпивка в моем сознании идут рука об руку.
— Это пройдет, — обнадежил сэр Уильям. Печаль, сменившая в словах Мартло браваду, несколько озадачила его.
— Может быть, — допустил Тим. — Но только может быть. Я бы на это не рассчитывал. Не тогда, когда есть возможности гораздо большие. Так что, глядя на меня сейчас, Вы по-прежнему будете утверждать, что я изменился?
Утверждать подобного сэр Уильям не мог.
— Но Вы возьмете
— Я вспомню вкус пива, — яростно оборвал его Тим. — Нет, до сих пор мне шанса не выпадало, и вот, он появился, и бог свидетель — я его не упущу.
Внимание сэра Уильяма обострилось до предела. Если вопрос не в деньгах, какое же возмутительное требование ему сейчас предъявят? Тем временем Тим продолжал:
— Сегодня я грязный, пьяный бродяга, и только. Да, пьяный, когда есть, что выпить, и страждущий, когда выпить нечего. Таков живой Тим Мартло. Мертвый Тим Мартло — это другое. Это человек, чье имя выбито золотыми буквами в сухой столовой. Сухой! Господи, вот потеха! Он тот, кого весь Колдерсайд чтит ныне, и присно, и во веки веков, аминь. И ни к чему рушить эту благодать попытками меня переделать. Я мертв. Я останусь мертвым, — он взял паузу, смакуя произведенный эффект.
Сэр Уильям наклонился за лежащей на полу чековой книжкой.
— Не надо, — резко бросил Тим. — Вы все еще не взяли в толк, что я пришел не за деньгами. Первое, что привело меня сюда — забава. Дюже хотелось показаться вам и понаблюдать за выражениями лиц. И я поразвлекся, — в его голосе зазвучала угроза. — Другая причина — не веселье, а вот что, — Долли вскрикнула, когда он схватил ее за руку и выдернул из облюбованного ею темного угла. Мартло настойчиво встряхнул девушку. — Ты сочиняла про меня сказки. Наслышан. Легко узнавать новости, когда сидишь тихо и позволяешь болтать другим. Явилась сюда плести небылицы. Я проследил за тобой. Все это — правда?
— Нет, — Долли принялась хватать воздух ртом.
— Я имею в виду, — наседал он, — то, что ты наговорила о себе и обо мне. Это ложь?
Ее ответ прозвучал, как эхо.
— Ложь, — он отпустил ее. — Да уж, как трудно было заметить, что я впервые имею удовольствие видеть тебя. Довольно, — Тим вежливо открыл дверь на сцену. — Надеюсь, Вы не опоздали из-за меня, сэр.
Сэр Уильям и секретарь уставились, как заколдованные, на Долли, предприимчивую особу, так искусно обведшую их вокруг пальца.
— Повторяю, не опоздайте из-за меня, — позвал Тим. Дверь распахнулась настежь.
Рамбольд придержал Фосдайка, вознамерившегося, очевидно, нарушить личную неприкосновенность Долли.
— Это можно отложить, — сказал он. — А вот этого откладывать нельзя, — он протянул Мартло руку. — Это от чистого сердца, окажите мне честь.
После рукопожатия Рамбольд направился к двери. Фосдайк с заметками бросился вдогонку.
— Ваша речь, сэр.
Сэр Уильям в гневе обернулся.
— Милейший, Вы оглохли? Эта дрянь никуда не годится. Я обязан восстановить справедливость для Мартло.
Рамбольд двинулся на сцену. Фосдайк
Тим Мартло расположился за столом и извлек из кармана бутылку. Он уже сжал зубы на пробке, когда ощутил легкое прикосновение к руке.
— Забыл про тебя.
Бутылка отправилась обратно.
— А вот мне тебя трудновато будет забыть, — пожаловалась Долли.
Он сжал ее ладонь.
— Но ты забудешь меня, девочка. Тим Мартло мертв, и его золотое имя не запятнает никто, вроде тебя. Ты всему Колдерсайду наплела, что родила от меня, а ведь я тебя до сегодняшнего вечера в глаза не видел.
— Да, но ты все не так понял, — Долли заливалась слезами. — У меня нет ребенка. Если бы понадобилось предъявить, я бы одолжила чужого.
— Что? Нет ребенка? Ты провела старого Рамбольда? — в его голосе смешались задор и искреннее восхищение ее дерзостью. С ребенком это было бы неплохой аферой, без такового одаренность девушки выросла в сознании Мартло до гениальности.
— Он дал мне бумагу, — гордо подавляя слезы, Долли протянула ему свою богатую добычу.
— Три фунта в неделю пожизненно, — с глубоким почтением прочел Тим. — Дьявол, как хороша, — вместе с комплиментом бумага вернулась к хозяйке. Внезапно он осознал, что из-за него ее достаток лопнул.
— Боже, зря я это. У меня нет права портить такую затею. Я не знал. Слушай, я скажу ему, что заставил тебя лгать. Я признаю, что ребенок мой.
— Но ребенка же нет, — запротестовала она.
— Полно детей нуждаются в матери с тремя фунтами дохода в неделю.
Ответом стал звук рвущейся бумаги.
— Только это буду не я. Нет никаких трех фунтов в неделю. А Ваше золотое имя в безопасности, мистер Мартло.
Со сцены до передней доносился поставленный голос умудренного жизнью сэра Уильяма Рамбольда, полный, разумеется, не поддельной ораторской, но сердечной искренности.
— Я подготовил речь, — говорил он, — но готовая речь меркнет рядом с теми чувствами, что я испытываю, думая о жизни Тимоти Мартло. Истинно говорю вам — при одной лишь мысли о Мартло я ощущаю себя червем. Его презрели и отвергли. Что сделала для него Англия, чтобы он отдал за нее жизнь? Мы обошлись с ним скверно. Мы превратили его в изгоя. Я лично был несправедлив к нему в суде, и чем он отплатил нам — взлетом от незаслуженной безвестности к высотам, где ничто не омрачит его покой, и да послужит это нам упреком и примером великой победы. То, вопреки чему он восторжествовал, и то…
— Ты права, — жестом Тим Мартло попросил девушку закрыть дверь. Не привыкший к панегирикам в свой адрес, он неосознанно, автоматически, поднес к губам бутылку.
Долли собиралась тихонько прикрыть дверь, но вместо этого с силой толкнула ее и ринулась к нему. Отчетливую точку в звучании хвалебной речи сэра Уильяма поставил двойной грохот — Тим услышал треск захлопнувшейся двери и звон стекла, когда бутылка, вырванная Долли, ударилась о стену.
— Золотое имя, — выдохнула она, — ты не замараешь его. Я за этим прослежу.