Я - судья. Кредит доверчивости
Шрифт:
— За последнее время ты сделала настоящий прорыв в аналитическом мышлении, — пробормотала я. — Но ты же сама сказала — Ася прячется у подруги. И потом, откуда Тишко мог знать про копию?
— Ой, боюсь, — вздохнула Натка и нырнула ко мне под одеяло. — Вдруг с ней что-нибудь…
— Цела твоя Ася, — перебила я. — Тишко с тебя начал устранять свидетелей, потому что ты… его последний «эпизод», понимаешь? До тебя проще всего добраться… И потом, ты его больше всех достала.
Натка обиженно засопела. Наверное, считала,
— Лен… — тихо позвала она, когда я задремала. — А как ты думаешь, я Косте все еще нравлюсь?
— Натка, ты неисправима.
— Исправима. Мне теперь только мужчины в погонах нравятся.
— Завтра звони своей Асе — и шагом марш к мужчинам в погонах, заявление писать. На Тишко. А еще лучше — и других пострадавших прихватите. Хотя… ему теперь и без ваших заявлений не сладко придется.
— Лен… Мне почему-то кажется, что Владик меня любил… по-своему.
— Тьфу! — подскочила я. — Иди спать! У меня завтра тяжелый день.
Натка встала и побрела к дивану. Глядя на ее понурую спину, я подумала, что опять обидела сестру, разрушив зыбкую иллюзию о некой безумной любви, при которой хочется обмануть, надуть, облапошить, а потом пристрелить объект своей страсти.
Ремонт я все-таки начала с кухни.
В субботу смыла старую побелку с контуром Австралии, а в воскресенье утром…
В воскресенье утром к северу от «Зеленого континента» я обнаружила нечто, отдаленно напоминающее очертания статуи Свободы…
Глядя на потолок, я без сил опустилась на стул, чувствуя, что слезы капают на пол, дополняя водопад, низвергавшийся с потолка.
За тазиком бежать сил не было. А в особенности их не было на очередной разговор с Надеждой Степановной.
— Господи… — пробормотала я. — Да за что мне все это…
В дверь и на мобильный позвонили одновременно. Я поплелась открывать, машинально ответив:
— Да…
— Эту Ольгу, сестру Тишко, арестовали! — сообщил радостный Наткин голос. — Мне Костик только что позвонил. А еще мы с Асей, Машей, Настей, Дашей и Катей написали заявление в полицию!
Насилу справившись с новым замком, который пришлось вставить вместо старого, раскуроченного Тишко, я уставилась на огромную банку краски с ярким иностранным названием.
— И почему у тебя глаза на мокром месте? — озабоченно спросил Говоров, укладывая на банку букетик фиалок.
— У меня… там… — я кивнула на кухню, — Ниагарский водопад из статуи Свободы…
— Чего у тебя, Лен? — не поняла Натка.
— Я потом перезвоню, — пробурчала я и отключилась, хотя вопрос ареста сестры Тишко и заявление на него в полицию, наверное, должен был волновать меня больше, чем потоп.
Никита, не разуваясь, быстро прошел на кухню и, задрав голову, присвистнул.
— М-да… А я тебе краску решил подарить для потолка. Цвета топленого
Я понюхала букетик фиалок.
Они пахли свежестью и надеждой на более счастливую жизнь — с ремонтом, душевным покоем и… новыми соседями.
Никита принес таз из ванной, пристроил его под монотонной капелью и, засучив рукава, тряпкой стал собирать воду.
Я попробовала представить на его месте Троицкого и улыбнулась.
— Смешно? — заметив мою улыбку, спросил Никита, продолжая орудовать тряпкой. — А я, между прочим, в цирк вас хотел позвать, с Сенькой…
— Сенька с Наткой, — вздохнула я. — Она его в последнее время ни на шаг от себя не отпускает. А мне цирка и дома хватает.
Говоров в последний раз отжал тряпку, отбросил ее в угол и решительно направился к выходу.
— Ты куда? — без особого интереса спросила я.
— На кудыкину гору, — буркнул он, захлопнув за собой дверь.
Я принялась изучать инструкцию к краске, мелким шрифтом набранную на этикетке. Она обещала «плотную укрывистость, экологичность и долговечность красочного покрытия».
В прихожей хлопнула дверь, вернулся Говоров.
— Мне никто не открыл, — сообщил он.
Мы помолчали минуту — я, продолжая читать этикетку и стараясь не зареветь, он — словно собираясь с духом, чтобы что-то сказать.
— Хорошая краска, спасибо, — сказала я наконец. — Надеюсь, когда-нибудь пригодится.
— Слушай, переезжай ко мне. — Никита произнес это так буднично, будто предложил чаю попить. — Правда, переезжай… С такой соседкой ловить нечего, — кивнул он на потолок.
— А с тобой… — я пристально посмотрела ему в глаза. — С тобой что мне ловить?
Он смутился, отвел взгляд и отошел к окну.
— Извини… — Говоров потарабанил по подоконнику пальцами. — Я не подумал. Со мной действительно ловить нечего. Никаких перспектив, одно разбитое корыто.
Он покосился на таз, в который с размеренностью метронома капала вода, и, чеканя шаг, пошел к выходу.
— Никит, я совсем не то хотела сказать…
Ответом мне стала с грохотом захлопнувшаяся дверь.
Я действительно не то хотела сказать. Я пошутила… По-дурацки, но пошутила.
Я бросилась догонять Никиту, но у двери остановилась.
В конце концов, почему Троицкий только для того, чтобы со мной поужинать, предлагает замужество, а Говоров хочет, чтобы я к нему переехала, не уточнив, на каких основаниях…
Я развернулась и побрела в комнату.
Привычно набрав номер аварийной службы, я довольно скандально сообщила, что у меня потоп, и если в доме немедленно не начнется капитальный ремонт — «уж поверьте, я знаю, что с этим делать»…
Через неделю у нас начали менять трубы, проводку и красить стены в подъезде. Наверное, это не имело никакого отношения к моему звонку — просто время пришло, — но мне почему-то казалось, что это моя заслуга.