Я тебе верю

Томин Юрий Геннадьевич

— Да тут такое дело... —серьезно сказал он. —Дом поджег.

— Неужто?! — ахнула женщина.

— Ага, — подтвердил летчик. — Каменный дом — с одной спички.

Федя отвернулся и фыркнул. Летчик легонько шлепнул его по спине, и они двинулись к дому с зеленой крышей.

— Балабон! — строго сказала женщина. — Язык-то без костей!

* * *

— Вор... вор... — Тетка сидела на кровати, приложив ладони к вискам. Раскачиваясь, она почти пела: — Во-ор... сын моей сестры растет вором...

Деньги,

свернутые рулончиком, лежали на столе. Когда тетка умолкала, слышно было, как бумажки похрустывают, распрямляясь. Но затем снова наполнял комнату ее голос. Казалось, где-то в углу запутался и дрожал в паутине бесконечно долгий звук: «и-и-и-и...»

— Грела его, кормила... Господи! Все в гнездо свое... все-то в дом... Господи!..

Летчик, стоя у двери, молча смотрел на тетку.

— Послушайте, — сказал он наконец, — мальчик с утра на аэродроме. Он не ел целый день.

— А я... — сказала тетка. —Он подумал, когда я ела? Кто об этом подумал?

— Ты ела утром! — крикнул Федя. — И деньги не твои! Они — за папу.

— Молчи, вор, — сказала тетка. — Неблагодарный вор!..

Федя сорвался с места, выбежал в сени, хлопнув дверью.

— Послушайте, так нельзя...

— Уходите, летчик, — сказала тетка. — Бог с вами, я вас не звала.

Летчику вдруг стало жарко.

Нагнув голову, он шагнул в сени. Ему тоже хотелось хлопнуть дверью.

Федя был во дворе.

— Давно здесь живешь?

— Два года и три месяца.

— ...И три месяца, — задумчиво повторил летчик. — Ну, пойдем, проводишь меня немного.

— Зачем?

— Затем, — сказал летчик. — Познакомимся. Придешь в следующий раз на аэродром — будет у тебя там знакомый. Ты с ребятами дружишь?.

— Дружу. Только на улице. Домой она не пускает.

— Хорошо, — сказал летчик. — Идем.

Федя нерешительно потоптался на месте.

— А слово я не продал, — сообщил он. — Я, когда говорил, фигу в кармане держал.

— Ну и что?

— И то... — сказал Федя. — Тогда не считается, вот что.

* * *

Отец погиб в апреле 1945 года в воздушном бою над чешским городом Братиславой. Федя родился через два месяца после его смерти. Два года назад ушла в тайгу и не вернулась Федина мать — инженер по лесному делу. Мальчик остался у тетки, которая недели две горевала и плакала. Тетка не умела плакать без слов.

— Ей теперь все равно, — говорила она. — А мне за что такое? За что?

Феде нестерпимо было видеть ее опухшее от слез лицо и то, как она привычно и торопливо крестится после еды, но тут же, взглянув в окно, выбегает на улицу и визгливо, краснея от натуги, начинает орать на ребят, играющих возле дома. Феде нестерпимы были ее разговоры с богом, которого она, кажется, жалела, как и себя, но которому все-таки жаловалась на свою долю, на погибшую сестру, и на самого Федю.

Бог висел на стенке в углу. Это был человек с усталым взглядом, как будто

измученный бесконечными теткиными просьбами. Из своего угла он печально смотрел на тетку, слушал ее брюзжанье и, казалось, сам готов был крикнуть ее же словами: «Господи, да когда же все это кончится!»

Когда тетка вытирала полотенцем тарелки или стирала Федину рубаху, то с лица ее не сходило выражение скорби и, как ни странно, тихой внутренней радости. Ей было приятно, что она мучается и что мучения эти видны всем, в том числе богу и Феде. Тетка любила страдать и умела это делать...

— Может, она и не сестра маме? — сказал Федя летчику. — Мама к ней не ходила. Она была веселая... И фамилии у них разные.

Свесив ноги в канаву, они сидели у дороги на полпути к аэродрому.

— Чудачина ты, — отозвался летчик. — У твоей мамы фамилия мужа.

— Папина?

— Да.

Федя опустил голову и зябко повел плечами. Стало тихо. В этой тишине плыл далекий, еле слышный звон. Он доносился сверху. Над поселком шла четверка самолетов с лихо заломленными назад крыльями. Они появились прямо из неба и растворились в небе, оставив после себя розовый пенистый след.

— Почему они у нас не садятся?

— Это военные машины, — сказал летчик. — Знаешь, на какую высоту они забираются? Там небо уже не голубое, а темно-синее, и даже днем светят звезды.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. — Летчик поднялся, отряхнул брюки. — Ты приходи на аэродром, летать научу. Спросишь Гогу Сизова. Договорились?

— Приду, — сказал Федя.

* * *

Федю пускали всюду, даже в радиорубку. Его видели то в ремонтных мастерских, то в кабине тягача-буксировщика, то в учебном классе, где на стенах висели пропеллеры и разрезанные цилиндры на досках.

Но больше всего Федя любил полеты с Гогой.

В этих полетах Федя сидел на пилотском кресле, Гога — справа, пассажиром.

Федя сжимает ручку управления, ноги его лежат на педалях. Он слушает негромкие команды летчика.

— Крен влево!

Ручка плавно идет влево. Только ручка! Ноги замерли на педалях. Ни в коем случае нельзя качнуть педалями. Не вираж, а крен! Только ручка!..

— Выравнивай! — И сразу: — Правый вираж с набором высоты!

Правая педаль... ручка на себя и чуть вправо... Еще на себя! «Здорово! Молодец! Я молодец!..»

Федя косится на Гогу. Тот отрицательно качает головой.

— Ты свалил машину в штопор, — с огорчением говорит он.

Штопор! Вихляясь волчком, земля несется навстречу самолету. Она приближается с каждой секундой... Левая педаль утоплена до отказа. Ручка от себя или на себя? Постой, как же ручка?.. Кажется, так! Теперь хорошо! Хорошо? Снова взгляд направо.

— Какая была высота?

Федя, чувствуя неладное, на всякий случай прибавляет:

— Тысячу метров.

— Нет, — говорит Гога. — Высота была двести метров. Ты уже покойник.