Я тебя никогда не забуду
Шрифт:
– Ты серьезно?
– Еще как.
– Но зачем это тебе? Разве здесь так уж плохо?
– Мне – плохо.
– Не глупи, Наталья! – воскликнул я со страданием в голосе. – Они тебя убьют! Или, в лучшем случае, посадят.
– А я – рискну.
– Господи, ты же умная девочка!.. Какую ерунду говоришь!
– Все! Тихо! Забудем этот разговор.
Я покачал головой:
– Это самая идиотская идея, которую я только слышал в жизни.
– Вот и выброси ее из головы. Навеки.
И как бы ставя точку,
…Утром она накормила меня завтраком. Куски вареной курицы вперемешку с яичницей – вкусно и сытно. Большая кружка свежезаваренного кофе. А потом она сказала:
– Вот и все, Ванечка. Сегодня возвращается мой муж.
– Ну и что?
– Мы не сможем больше встречаться.
– Ты шутишь!
– Нисколько.
– Вчера наличие мужа тебе не мешало. Мы можем видеться не здесь. У меня. Где угодно.
– Не в этом дело. Мы уезжаем.
– Куда?! Нелегально переходить границу? Из Сирии в Израиль?
И тут Натальино лицо исказила злоба.
– Забудь! – прошипела она. – Забудь, о чем я тебе говорила! И – молчи! Никому ни слова! Даже – мне! Я пошутила, понял? Это просто глупая шутка!
– Не знаю, – покачал я головой, – насколько это шутка – но глупость неимоверная.
– Не твое дело! Я сказала – забудь! И держи рот на замке!
– Ну, ладно. Дело твое. Если ни мое мнение, ни я для тебя ничего не значим, мне правда лучше уйти… – Я встал из-за стола.
Пошел к двери.
– Постой… – Она сделала шаг ко мне.
И я тоже шагнул к ней.
И вот – последние объятия, действительно последние, и судороги любви, окрашенные печальным, горьким светом хмурого утра – утра расставания…
А потом…
– Дай мне свой телефон.
Она покачала головой.
– Бесполезно.
– Почему?!
– Нас здесь не будет. А даже если будем – я не возьму трубку.
– Давай встретимся.
– Нет. – Она покусала губу. – Все кончено, Ванечка.
– Кончено? – Я не мог поверить своим ушам. – Зачем же мы тогда вчера, здесь…
– Это было последний раз.
– Вот как? – Мое лицо закаменело. – Опять – в последний? Да у нас только и были они, последние разы!
– Да, но этот – самый последний.
Голос ее звучал холодно и строго, словно она выносила приговор. Ее тон, честно скажу, разгневал меня.
– Ну, что ж. Это твое решение. Навязываться не буду.
И тогда я схватил с вешалки куртку в охапку, распахнул дверь комнаты и понесся по коридору. Я был взбешен, но все-таки ждал и надеялся: вдруг остановит. Она не остановила.
Я совладал с дверным замком и,
Моей решимости – забыть ее и вычеркнуть из памяти навсегда, хватило ровно на три дня.
Наступила суббота, и я спозаранку отправился к ней. Туда, в коммуналку.
Я снова понял: не могу жить без нее. И никто, кроме Наташи, мне не нужен. И я готов на все: простить, забыть обиды, и убить мужа, и даже ползком пересечь государственную границу – пусть убивают…
Я вышел из метро на «Пушкинской». На Тверском бульваре уже установили елку.
Во МХАТе давали «Синюю птицу», и юные зрители, за ручку с мамами, папами и бабушками, спешили к театру от метро.
На улице Герцена было оживленно. Провинциалы, в особенно большом количестве наплывшие в столицу в преддверии Новогодья, кочевали обычно меж вершинами треугольника ЦУМ – ГУМ – «Детский мир», однако залетали и сюда, то ли по ошибке, то ли с целью купить пирожных в знаменитой кондитерской.
Разумеется, я запомнил адрес Наташи. Я не представлял, что скажу ей, когда она откроет дверь. И не думал, как поступлю, если вдруг отворит муж.
Но дома никого не оказалось. Я трезвонил, но за дверью молчали. Ни шагов, ни шороха.
Я спустился и долго глядел на окна ее комнаты снизу, со двора. Гардины плотно задернуты, и ни малейшего шевеления за ними.
Я ушел. Прогулялся по Герцена, погрелся в магазине «Ноты», ознакомился с фотовыставкой в окнах ТАСС: грандиозные манифестации протеста против размещения крылатых ракет на базе в Гринем-Коммон и «Першингов-2» в ФРГ. Побоища с полицией. Аресты.
«Она не права, – подумалось мне. – Зачем искать счастья на чужбине, когда можно, в принципе, устроиться и здесь?.. И прав, скорее, Вознесенский, который для «Юноны» написал (а Караченцов пел): «Российская империя тюрьма, но за границей та же кутерьма…» Господи, ну зачем ей-то бежать? Муж ее диссидент? Или его завербовали? Или (фантазия опять начала буйствовать) ей самой такой сладкой показалась буржуазная жизнь – пусть и с арабским акцентом? И она решила бежать, а муж только следует за ней? Можно его понять. Я ради НЕЕ, во всяком случае, готов пойти на все. И даже Родину продать».
Я вернулся во двор, в подъезд, и снова поднялся в квартиру, и опять звонил, и стучал… А потом опять гулял, дожидался вечера, съел подгоревший шашлык и выпил сотку водки в шашлычной «Казбек»… Затем на столицу легли сумерки, слабо озаренные снегом и редкими фонарями: не было тогда ни светящихся вывесок, ни витрин, ни реклам, ни уличной подсветки…
В шесть вечера она так и не появилась. И в полночь тоже. Я сдался и сдал свой пост – неизвестно кому: ночи? городу? фонарям? Я решил, что клин клином вышибают, и сумел поймать такси, за червонец купил у водилы бутылку «андроповки», и отправился в общагу.