Я тебя никогда не забуду

Литвиновы Анна и Сергей

И вот появилась из дверей ОНА, с подружкой под ручку, и сразу заметила меня, словно ждала, и сделала несколько шагов навстречу, и глаза ее засияли, а подруга осталась на месте и проводила Наталью завистливым взглядом.

– Ну, здравствуй, это я, – сказал я цитатой из песни Высоцкого (я уже говорил, что тогда мы, от донышка до горла, были набиты стихами) и протянул ей пионы.

Она приняла букет и неожиданно для меня, а может, и для самой себя, чмокнула в щеку. А потом расхохоталась и стерла с моей щеки легкий след помады.

Много лет спустя, когда Наташа уже первый раз исчезла из моей жизни, я в приступе жесточайшей ностальгии описал тот момент в стихах:

Приняла

букет, поцеловала,Засмеялась, стерла поцелуй…

Дальше дело не пошло, подходящих слов не нашлось, а вот то мгновение – приняла букет, поцеловала, засмеялась, стерла поцелуй – осталось запечатлено в моей памяти навеки.

И опять все устроилось. Наташа сбросила с хвоста подружку, и Надя печально отвалила. А потом – когда мы ехали в троллейбусе – выяснилось, что получилось, в общем-то, неудобно, потому что Наталья приехала на выходные пожить у нее. «Удобно, удобно! – вопило все мое существо. – Получилось великолепно!» Наталье не надо сегодня возвращаться в свое Подмосковье, и можно гулять хоть всю ночь напролет… Впрочем, от моего немедленного приглашения «посмотреть, как я живу», она отказалась решительно и наотрез, зато согласилась сходить со мной в кафе в Большом Комсомольском переулке, напротив ЦК ВЛКСМ (не зря же я вчера готовился к свиданию – нас там ждали). А потом – уже стемнело – мы до одури целовались на лавочке на Петровском бульваре, однако все мои попытки проникнуть к ней под одежду Наташа ласково, но твердо пресекала. А когда мы вернулись чуть ли не последним троллейбусом к одинокой Надежде на Тимирязевскую, и я со своими приставаниями последний раз был Натальей послан у полутемного подъезда и испытывал жутчайшую физиологическую неудовлетворенность – которая, впрочем, перекрывалась волной счастья: просто оттого, что ОНА рядом, и я ей, кажется, совсем не безразличен… А потом я долго ловил такси, упрашивал отвезти «за два счетчика», ехал на другой конец города по совершенно темной Москве – и душа пела…

Когда ты счастлив – кажется, что это естественное, обычное состояние, и так будет всегда…

Назавтра мы снова должны были встретиться. На следующее свидание я предложил ей программу, от которой ни одна девушка в твердом уме не могла бы отказаться (не зря же я в четверг провел тщательную подготовительную работу!). Я пригласил Наталью в Ленком, на прогон спектакля, который еще не вышел, но о котором уже говорила вся столица: настоящая рок-опера, «Юнона» и «Авось». Билеты без мест, пусть всего лишь контрамарка на два лица, но все равно я отвалил за нее жучку за углом театра целых пятнадцать рублей.

И когда завтра мы встретились в шесть у Пушкина, свидание превзошло мои самые смелые ожидания…

Правда, ранее мне пришлось выдержать настоящую осаду со стороны моих друзей – и институтских, и из литобъединения, и даже школьных, – которые непременно хотели использовать мою квартиру для вечеринки. А потом еще позвонила мама – надо же, не поленилась пройти пять километров до почты – и стала выспрашивать, почему я вчера не доехал, как обещал, до нашей дачи. Не заболел ли, и нормально ли сдал экзамен, и почему не собираюсь приехать даже сегодня – и лишь когда, наконец, я рявкнул, что влюбился, она сочла причину уважительной и даже не стала выяснять никаких подробностей…

Мы встретились с Наташей у Пушкина и пошли в Ленком на «Юнону»… Я не буду описывать рок-оперу – за минувшие тридцать лет только совсем уж дремучие и ленивые ее не видели – скажу лишь, что я опасался: вдруг спектакль окажется не так хорош, как говорят, но он – оправдал ожидания, и даже больше. И восторг, меня охвативший, когда актеры, отдав залу все, что могли, и, дурачась, исполняли финальное «Аллилуйя любви, аллилуйя!» – объяснялся не только тем, что я смотрел спектакль рядом со своей любимой, а тем, что рок-опера была и впрямь чудо как восхитительна. Молодой

Караченцов, молодой Абдулов, юная Шанина, эффектный Смеян… И на поклоны выходят как будто отстраненные Захаров, Рыбников, Вознесенский…

А потом, когда мы с Наташей вышли в еще не стемневший город, случилось другое чудо – на которое я, грешным делом, даже и не рассчитывал. Она согласилась поехать ко мне домой!!! Да, я убалтывал ее, убеждал, что покажу альбом Сальвадора Дали (привезенный контрабандой дядей-журналистом из Парижа), я обещал дать ей послушать диск с «Хоакином Мурьетой», и том Фолкнера, и ту самую переписанную от руки тетрадь с Мандельштамом – но все равно не слишком надеялся на успех. Но она согласилась, и пусть делала вид передо мной, а, главное, перед собою, что едет только ради альбома, диска, книги… Но главное – она ехала!

Там, в своей панельке на «Ждановской» – одни углы и закоулки, сорок шесть квадратов площади, – я не стал форсировать события, накрыл стол. Достал шампанское (подготовка, друзья, главное в нашем деле подготовка!), открыл баночку икры и конфеты (надеюсь, родители простят меня за разбазаривание их стратегических запасов). Они получили их в заказе и приберегали к празднику – но ведь у меня как раз праздник!

А после я читал ей стихи. В том числе и те, что мы этим вечером слышали со сцены Ленкома. Вознесенскому уже удалось опубликовать их в «Литературке». В той подборке не было пометки, что тексты входят в либретто рок-оперы. Но я знал их еще с прошлой зимы, они мною безо всякого усилия выучились наизусть. И сейчас я проникновенно декламировал для Наташи:

Белый шиповник, страсти виновник,Разум отнять готов…

А потом:

…Для любви не названа цена,лишь только жизнь одна…

И:

Ты меня на рассвете разбудишь,Проводить необутая выйдешь,Ты меня никогда не забудешь,Ты меня никогда не увидишь…

Она прослушала последнее стихотворение, смахнула слезинку. Я предложил выпить за любовь, и Наталья подняла бокал, а потом, когда мы выпили, потребовала прочесть еще раз, и стала подпевать моей декламации, запомнив с первого же раза мелодию:

Эту воду в мурашках запруды,Это Адмиралтейство и БиржуЯ уже никогда не забудуИ уже никогда не увижу…

Впоследствии я не раз думал: ох, как же зря я взялся читать ей в ту ночь именно эти стихи! Они ведь оказались пророческими. И может, если б я не стал декламировать их, мы бы – кто знает! – не расстались? Как говорится: не называй беду по имени. И не буди лихо, пока оно тихо.

Заслонивши тебя от простуды,Я подумаю: Боже всевышний!Я тебя никогда не забуду,Я тебя никогда не увижу…

Господи, ну зачем, зачем я сам напророчил нам такое?!

С тех пор всегда – и, наверное, до конца моей жизни – слезы наворачиваются у меня на глаза, когда я слышу эту песню. (И теперь, по прошествии почти тридцати лет – тоже.) Поэтому при первых же аккордах, которые слышу по радио, я его просто выключаю.

Я очнулся уже на даче, в шезлонге… Яркость сегодняшнего дня ни в какое сравнение не шла с яркостью моих воспоминаний…

Воспоминания – моя профессия. Как и вся моя жизнь в целом. Я откусываю от своего бытия кусочки и бросаю их на потеху толпе.