Я тебя рисую
Шрифт:
Я подошла ближе и замерла. На светлом дереве плелся рисунок. Еще несколько шагов. Да, я уже различала символы и знаки заклятий, что покрывали Стену, но меня влекли не они. Еще два шага.
Дрожащие пальцы прикасаются к изящному бутону, вырезанному из дерева. Словно живой. Словно светится изнутри… Цветы плелись вдоль всей Стены, они были так прекрасны — настоящее произведение искусства созидающих. Цветок Тлена, способный убить целую расу. Убивающий арманцев. Лишающий их потомства.
Силы закончились в один миг, и я просто сползла, уткнувшись лбом в гладкое, нагретое солнцем дерево. Из-за слез я уже не видела бутоны, но все еще
Отец любил вырезать цветы, говорил, что они выходят у него лучше всего…
Я не плакала все эти дни в землях арманцев, не плакала и запрещала себе вспоминать. Но сейчас… Сейчас я плакала, и я даже не знала, от чего больше. Мой мир перевернулся, и я не знала, как теперь мне жить в нем. Все, во что я верила, перестало существовать. Мой отец, мой добрый и благородный король с золотыми искрами в глазах, разве мог он быть причастным к этому зверству? Разве мог он сделать это, мой любящий отец? Такой снисходительный к нашим с Люком шалостям, такой искренний в своей заботе о нас? Как это понять? Как?
Значит, все, что говорил мне арманец — правда?
И именно мы, люди — настоящие чудовища? Обрекли на смерть драконов, испугавшись, что они слишком сильны для этого мира? Заперли их в этих землях и забыли, сочинили страшные сказки о жестоких арманцах? Так мы успокаивали свою совесть?
Я оплакивала свой мир, свои иллюзии, маленькую принцессу Идегоррии, которая резвилась на зеленых холмах, уверенная, что мир прекрасен и справедлив. Которая рисовала свои незатейливые картины, ела дикую малину и верила, что так будет всегда. Я оплакивала своего отца, которого, оказывается, совсем не знала. Оплакивала и горевала. Нет, я не перестала его любить, осознав, кем он был. Он по-прежнему был моим отцом, самым лучшим на земле, но теперь я знала, что нет в мире только белого или только черного. Глупая Ева…
— Он не знал, — сама себе прошептала я. — Он не понимал, что делает…
Я шептала это, как заклинание, а потом резко замолчала. Хватит, Ева, хватит врать. Хотя бы сама себе. Да, он был моим отцом, но он был королем Идегоррии. Сильным и жестким правителем, управляющим королевством твердой рукой. Мы жили не в идеальном мире, в Идегоррии были преступники, убийцы, воры и мерзавцы. И их казнили по указу короля. В наших землях, как и везде, были ложь, предательство, хитрый расчет. Просто мне, живущей в красивом воображаемом мире своих картин, было удобнее всего этого не замечать.
Цветок Тлена создал мой отец, и он прекрасно знал, для чего. Энгер Арвалийский был очень умен. Он придумал, как обойти условие созидания, и убить, не убивая.
Может, из-за этого он был так добр к нам? Пытался загладить свою вину перед целым народом?
Сквозь пелену слез я увидела множество темных точек на небе, и поначалу решила, что мне мерещится. Сморгнула, утерла слезы рукавом. Ко мне летели драконы. Не меньше двух десятков огромных длинных тел стремительно приближались, выпуская пламя. И я даже не удивилась, поняв, что заставило ящеров прервать свой полуденный сон. Вернее, кто.
Линтар…
Он сидел на шее дракона, ухватившись за шип, и спрыгнул, когда лапы ящера еще не коснулись земли. Выпустив недовольно еще одну струю огня, дракон лег, обернув тело хвостом, и стал наблюдать за фигурой арманца. Так же поступили и остальные ящеры.
У меня не было сил даже встать,
Подняла голову, твердо встретив взгляд арманца. Швырнула на землю перстень, который так и остался у меня.
— За ним пришел?
— За тобой, принцесса.
— Давно знаешь? — хмуро спросила я.
— Догадывался. Когда я отдал тебе перстень власти, ты даже не спросила, что с ним делать, Ева. Простая служанка не может знать, как построить портал. Да и все остальное… Твои рисунки, оговорки, манеры… Да, догадывался. И, кстати, чтобы преодолеть Стену, твоей силы недостаточно.
Я тронула пальцем бутон цветка.
— Ты сильно его ненавидел?
— Да, сильно. Король Идегоррии для арманцев — олицетворение зла, Ева.
В моем горле пересохло так, что дышать было почти невозможно.
— Значит… Я тоже для тебя— зло, правда? Все созидающие для арманцев — звери? Способные убивать вот так … подло? Да, Линтар? Вы так думаете о тех, кто живет за Стеной?
— А как мы должны думать, Ева? — зло прищурился арманец. — Три века наша раса пытается выжить здесь. Благодаря крови драконов мы живем долго, так же, как и вы, но у нас почти не рождаются дети! Еще немного, и план тех, кто нас здесь заточил, воплотится: нас просто не станет. Ни арманцев, ни драконов. И самое гнусное, что никто не может уничтожить Цветок, пока стоит Стена. Они — единое целое.
— И что теперь? Я — дочь человека, которого вы все ненавидите, — так же хрипло спросила я. — Убьешь меня?
Я смотрела в его лицо почти равнодушно, словно перегорела от понимания. Линтар сел на корточки рядом со мной, провел по моей щеке, стирая слезы. Я отодвинулась, отвернулась, не желая этого прикосновения. Арманец убрал руку, хотя я видела, как он сжимает зубы, пытаясь сдержать свои чувства.
— Я хотел этого, — бросил он. — Знающий Ао сказал, что изменить или уничтожить Цветок не способен никто, есть только один способ — разрушить Стену. И да, я хотел убить Энгера и его детей. И если бы понял, кто ты, еще в Идегоррии, то сделал бы это. Не буду оправдываться, Ева, — он поднялся, глядя на меня сверху вниз. — Но все изменилось. Нет, я тебя не убью, — он усмехнулся. — Идем, — он протянул мне руку.
Я встала сама, игнорируя его ладонь. Арманец нахмурился и резко прижал меня к себе, обхватил подбородок, заставляя смотреть себе в глаза.
— Я не убью тебя, но и не отпущу. Никогда, даже не надейся, — резко сказал он. — И не смей от меня уходить, поняла? Я пытаюсь понять тебя, но мне это тоже… непросто. Очень непросто. И у меня причин для ненависти не меньше, Ева! Но ты так нужна мне…
Я попыталась отвернуться, не желая смотреть в желтые глаза и черную вязь на его висках и шее. Но его пальцы были словно стальные, Линтар вжал меня в свое тело еще плотнее, прижался к губам поцелуем. Жадно, неистово, словно желая выпить мое дыхание, почти кусая мои губы. Ни капли нежности, только дикая страсть и желание подчинить, связать, сделать своей. Я чувствовала его желание и огонь, который тек по телу черным пламенем, и сама загоралась от него. Он прижал меня к стене, прямо к этим проклятым бутонам, торопливо расстегивая мою рубашку, нетерпеливо, почти обрывая пуговицы, прижимаясь губами к открывающейся коже. Поцелуи обжигали, он сдерживался, но я видела эту страсть, что сжигала его.