Я – тринадцатый!..
Шрифт:
– Да у меня и с сердцем тоже… – шепчет женщина между приступами, на ее побагровевшем лице появляется какое-то подобие улыбки.
В дверях соседней комнаты стоит подросток лет семнадцати, видимо ее сын, с совершенно растерянным видом, приоткрыв рот, обнаженный до пестрых трусов, напоминая юного Апполона. В комнате за его спиной виден вывешенный на стене кусок материала с коллекцией значков. Откуда-то появляется сухонькая морщинистая старушка, она беззвучно что-то шепчет. В углу комнаты ютится потемневшая иконка Богоматери с Христом.
– Однако
– Понятно, – кивает головой Романцев, – ошибочка вышла – Филиппова Анастасия здравствует. Ну что ж, начнем. Эуфиллин! – бодро командует он и только затем, чтобы утвердиться в диагнозе, производит короткий опрос и осмотр.
При виде юного Апполона фельдшер Ниночка начинает медленно и все ярче рдеть.
«И чего стоит голый при незнакомой девушке? – гневно закипая думала, взламывая длинную ампулу и набирая большой шприц, – никакого воспитания и еще пялится, как дурак! Может он думает, что если „скорая“, так все можно? А доктор тоже хорош, только делает вид, что не замечает!»
Апполон завороженно смотрел на ее манипуляции: как засасывается поршнем в шприц прозрачное лекарство, как прыскает из жала иглы тоненькая струйка.
– Вены плохие у меня, – шепчет женщина.
– Ничего, ничего, – успокаивает врач, – сейчас поищем.
– Между прочим, могли бы и одеться, здесь женщины! – выпаливает Ниночка в адрес Апполона, подавая врачу шприц.
Юноша еще больше теряется и исчезает в соседней комнате. Он готов тут же исполнить все, что только от него потребуют.
Романцев мельком бросает удивленный взгляд на фельдшера, но в следующий момент только усмехается и принимается искать вену.
– Еще поработайте кулаком, – говорит и вкалывает иглу… как будто бы попал…! – оттягивает поршень на себя… В шприце появляется красный грибок, как клубящийся маленький ядерный взрыв, который затем расползается красной мутью.
– «Попал!!» – ликует Романцев. – Разожмите руку, – и медленно начинает вводить раствор…
Дыханье больной по мере введения лекарства становится все реже и глубже, хрипы исчезают… наконец, она делает несколько облегченных глубоких вздохов, лицо на глазах приобретает нормальный цвет.
– Ну как? – спрашивает Романцев.
– Отпустило! – кивает она устало головой, – спасибо вам.
Фельдшер Ниночка вдруг подобрела. Она стоит гордая, подбоченясь, на круглых щечках горит румянец. – Вот какие мы! – словно говорит весь ее вид.
– Много наверное вызовов у вас? Совсем не спите? – спрашивает женщина, словно извиняясь, пытаясь сочувствием выразить свою благодарность.
– Всякое бывает! – отвечает с готовностью Ниночка, чуть не притопнув ножкой от удовольствия.
Романце тоже доволен, берет ящик с медикаментами и они направляются к выходу.
– Спасибо, сынок, – прошептала старушка, украдкой осеняя
Романцев бросил ревнивый взгляд на икону.
– Бога нет, бабуля, есть эуфиллин! – важно заявил и тут же почувствовал, как глупо и напыщенно это прозвучало.
Когда ехали вниз на лифте, вдруг вспомнил свои последние слова и расхохотался: «Ну каким же все-таки и идитом бываешь, – подумал, – к Богу приревновать! На бабулю обиделся видите ли, что перед тобой на колени не бухнулась?»
– Вы что, Валентин Александрович? – на него удивленно смотрела Ниночка: странный этот доктор – то молчит, то не поймешь от чего смеется.
– Э-эта, здорово ты его того, – задыхался от смеха Романцев, – срезала того парня-то. Он потом одетый оттуда выглядывал.
Ниночка победительно заулыбалась:
– Нечего баловать, а то если скорая, значит все можно!
Оказавшись в кабине, Романцев снял трубку рации. Раздался пронзительный свист и треск помех.
– Закат, Закат, я тринадцатый, как слышите, прием! – почти прокричал, нажимая на кнопку: надо было выяснить у Центра, есть ли еще в этом районе вызовы.
Наконец, сквозь чехарду в эфире раздался еле слышный женский голос:
– Тринадцатый, я Закат, слышу вас нормально… В ваш район только что поступил еще одни вызов, как слышите? Прием…
В диспетчерской сегодня дежурила Валечка, маленькая миловидная блондинка и Валентин подумал, насколько они разные по характеру с Ниночкой. Валя была необыкновенно мягким и добрым человеком, хотя ее семья была не более благополучна, чем у Ниночки. Вот и пойми отчего люди такие разные: скорей всего ни на что в жизни нет однозначного ответа, той простоты, на которую так часто жаждет расчленить ее человек.
– Слышу нормально, диктуйте, прием… – он достал карандаш и, подвинул край газеты, лежащей на теплом двигателе.
– Рощинская тридцать три, – снова послышалось в рации, – на улице в самом конце умирает человек, лежит прямо на дороге, как поняли, прием…
– Вас понял, сейчас выезжаем, – ответил врач и положил трубку.
– Рощинская 33, говорят умирает на дороге, – обернулся к шоферу, тон был полувопросительный.
Не говоря ни слова, водитель завел двигатель. Машина рванулась и помчалась по пустынной улице.
Они подъехали к концу Рощинской. Дом 33 был последним – частный одноэтажный, окруженный глухим забором, с погашенными окнами – за ним было поле, дальше темнел лес, а слева от дороги – стена соснового бора. Никто их не встречал.
– Ложный вызов, – резюмировал водитель.
– А может, уже проезжала какая-нибудь попутка и захватила в больницу, – предположил Романцев.
– Пьяный небось, вот и все! – буркнул недовольно Ваня.
– А, может быть, тут и не нас надо было вызывать, а милицию! – вдруг неожиданно понизив голос предположила Ниночка.