"Я у себя одна", или Веретено Василисы

Михайлова Екатерина Львовна

Нашими руками, глазами, языком, танцующим или рожающим телом с ми­ром говорит сила, которая и меньше, и больше нас самих. При всей разно­сти предметов и языков ясно одно: это нежитейское, небытовое простран­ство (даже если речь идет о пироге); это место, где нас посещают подсказ­ки и догадки, как лучше сделать, которые неизвестно откуда взялись. Это место и время полной сосредоточенности, когда можно забыть о том, сколько тебе лет, как ты выглядишь, хорошо ли ты сегодня с утра себя чув­ствуешь, место, где ярко и сильно циркулирует какая-то особая энергия.

В такой момент нам, конечно, важно, чтобы получилось, чтобы был резуль­тат. Но важно не только это. И то, как естественно — словно сам собой — ложится по руке инструмент,

будь то кисть или секатор; и то, как ничего вокруг не существует — не хочется в этот момент ни на свидание, ни в ма­газин, никуда, а хочется быть именно здесь, даже нужно быть именно здесь, естественно быть именно здесь, — дает удивительное переживание целостности. Это я — и это не только я. Может быть, что-то большее, чем я. Может быть, даже испытываемые чувства — только камни в этой короне, только цветные нити в этом гобелене.

"Люди слова" подробно описали процесс своего творчества — им и карты в руки, им сам Бог велел словами это хорошо описывать. Многие говорили, что у них бывает ощущение, будто их рукой что-то двигает, что они ощу­щают себя то ли музыкальным инструментом, то ли парусом. Некоторые из них были людьми достаточно скромными и не приписывали своей лично­сти каких-то уникальных свойств, не считали себя избранными, не говори­ли вслух о божественном начале, которое присутствует в этот момент. А тем не менее особое состояние предполагает, что присутствует кто-то и кто-то вдохнул — назовем ли мы это музами, Богом или как-то иначе. Нам всем, и нас безусловное большинство, знаком этот момент Посещения, и мы знаем, что его тоже нельзя поймать за хвост, посадить в клетку, зафиксиро­вать и присвоить. Можно только создать условия в своей жизни для того, чтобы это случалось чаще. Но и в таком случае нам никто ничего не обе­щал и не гарантировал. Важное отличие вот такого творческого женского начала от всех традиционных источников "простого женского счастья" в том, что это начало само находит себе приложение. Если это существует как способность, как возможность, то оно обретет форму, притянутся и об­стоятельства, и люди, и материал — все будет.

Где-то рядом всегда есть великие и неподвластные никаким житейским передрягам источники счастья: природа и искусство. Само по себе созер­цание прекрасной картины или слушание замечательной музыки не заме­няет ни человеческих отношений, ни житейского успеха. И тем не менее, если порыться в памяти, вспомнить по-настоящему счастливые моменты своей жизни — те, в которые можно было сказать себе "да, сейчас я счастлива", то рядом со взглядом в глаза возлюбленного, рядом с улыбкой ребенка, рядом с высшим баллом за сложнейший экзамен обязательно вспомнится переживание музыки, поэзии, живописи и уж точно — пере­живание природы.

Этой "природой" может быть что-нибудь совсем дикое, когда рано утром входишь в озеро, над которым тянется утренний туман, и плывешь медлен­но, чувствуя, как туман оседает на волосах, и вот на берег выходит из леса косуля... И ты видишь одновременно воду и небо, ощущаешь тело и струение воды, видишь, как блестит карий глаз, как бьется жилка на стройной шее и как качается задетая зверем ветка за секунду до шумного прыжка обратно в чащу. В этот момент мир един, точно так же, как в момент твор­чества, и неважно, сколько тебе лет, замужем ты или нет, какие у тебя есть или будут болезни, удачи, потери. Это момент внутреннего единства, цель­ности — его, как и любое другое счастье, нельзя сохранить, но вопроса о том, счастье ли это, не возникает.

А может быть, это какая-то совершенно другая природа? Искусственная, парковая: пенятся какие-нибудь вьющиеся розы совсем в другой стране с более мягким климатом и более мирными нравами, отбрасывают кружев­ную тень вековые деревья, играют на стриженом бархатном газоне безмя­тежные собаки... И все это почему-то ощущается как укол в сердце — по­чти как тот укол, который мы испытываем, когда в сердце попадает стрела

амура. И ощущение любви, и того, что мир прекрасен, раз могут быть та­кие розы, бывает настолько пронзительным, что опять-таки вопроса, сча­стье ли это, не возникает — полное переживание вопросов не задает. Вот оно, сейчас, с этим ударом сердца.

И очень близко, рядом с радостью и полным переживанием прекрасного, рукотворного и нерукотворного, существует общение. Когда обо всем этом — полный восторг! — еще можно и поговорить. Одно из отличий вот такого общения от бытового — к сожалению, чаще всего от семейного — состоит в том, что оно не имеет практической цели. Дома и на работе мы чаще всего обсуждаем что-то, решаем проблемы, а не общаемся. В широ­ком смысле наше общение деловое, когда озабоченно — хорошо если еще и с удовольствием, с юмором — мы говорим вечером о том, что нужно сде­лать завтра, или о том, как мы будем проводить отпуск. Это общение для какой-то цели, для принятия решений. У него есть результат, есть и крите­рии эффективности: за минимальное время — максимум информации и ре­шений. Все по делу. "Делом" может быть хоть простуда ребенка, хоть се­годняшний ужин, хоть прием на работу нового пресс-секретаря.

Общение дружеское этой цели лишено. Мы разговариваем, говорим и слу­шаем, пытаясь выразить себя и услышать, как другой человек, например старинная подруга или приятель, тоже выражает себя. Мы ценим то, как этот человек это делает, а наш собеседник ценит то, как это делаем мы. Нам интересно. Могут присутствовать вторые и третьи "планы", подтек­сты. Могут существовать и общие дела: где-то там, вне рамок конкретного разговора. Нас может связывать сердечная привязанность, то ли прошлая, то ли будущая, то ли настоящая, но при этом нам еще и просто интересно. Нам нравится следить за ходом ассоциаций, за тем, как мысль делает свои повороты. Мы верим и не сомневаемся, что и то, как мы думаем и чувству­ем, тоже интересно.

В дружеских отношениях важно бывает и другое: речь может идти о по­мощи, о поддержке, о том, чтобы выслушать в горе или посоветовать. Тог­да эти отношения проверяются на истинность, прочность. Возможность же "просто поговорить" не связана с такими — почти кровными — узами дружбы. Она воздушней, в ней больше необязательного. Даже с челове­ком достаточно случайным находится общая нота, общий тон, и надолго сохраняется ощущение настоящего разговора, интереса. В тот момент, когда мы подхватываем мелодию и мысль или нашу мелодию и мысль подхватывает другой голос, мы вместе творим этот разговор. Результат этого творчества не предназначен для показа или тем более продажи, но процесс — прекрасен.

Такое общение совершенно не обязательно — и важно. Женской душе оно очень нужно, без него она чахнет. Жанр "разговора обо всем на свете" уходит корнями в юность, когда так сильна потребность в слушателе. Кому можно "сказать все" в пятнадцать? Лучшей подруге, и только ей. Разгово­ры — часами. То хихикают, то обе мрачнеют, то умолкают, уходят в себя — и понемногу учатся выражать и описывать словами чувства и отношения. Задают вечные вопросы: что есть судьба? Трусость ли самоубийство? Луч­ше любить или быть любимой? И тут же — о том, что носят, кого с кем вместе "видели", как правильно накрасить ресницы, с кем из мальчиков что было и чего не было. Вот когда возникают знаменитые женские разговоры обо всем на свете, которые раздражают мужчин и в пятнадцать, и в пятьде­сят и названы ими "разговорами ни о чем". У такого общения свой синтак­сис, свои подтексты. Это — не обмен информацией, скорее уж мелодия. Контакт важнее содержания, процесс важнее выводов. В разговоре с хоро­шей подругой или приятелем нет "неважного" и "неинтересного", и никто не назовет ваше вчерашнее плохое настроение "ерундой". Это очень сча­стливые моменты, и они вполне определенно отливают синим блеском — как то перышко...