Я украл Мону Лизу
Шрифт:
Новый инквизитор, присмотрев для Священного трибунала куда более просторное помещение, решил не брать прежних инструментов для пыток, обзавелся современным инвентарем, специально заказанным для новых стен. Старые, уже давно забытые орудия долгое время оставались в прежней комнате и наводили ужас на всякого, кто хотя бы случайно перешагивал порог былого инквизиционного зала. Монахи, украдкой крестясь, предпочитали как можно реже бывать в этой части коридора, словно бы опасались услышать сдавленный крик, пробивавшийся через плотно закрытые двери, или столкнуться с тенями погибших, неприкаянно шагавших по безмолвным коридорам.
Именно с одним
С тех пор возникшее видение стало преследовать его в снах, заставляя просыпаться от ужаса, и однажды Бернард решил порасспрашивать жителей о белокурой девушке, подвергшейся приговору Святой инквизиции. К его немалому удивлению, скоро он отыскал очевидцев, знавших синьорину, приговоренную к сожжению. Ею оказалась дочь церковного художника, обвиненная в том, что зналась с дьяволом. По мнению церковных судий, только дьявол мог подарить женщине столь большие и выразительные глаза, наполненные небесной глубиной, и только бес способен наградить девушку столь невероятным цветом волос, глядя на который мужчина забывает обо всем на свете, и голосом, якобы призывающим к любви…
Еще через три дня, сломленная пытками, синьорина призналась в том, что сожительствовала с дьяволом, что лукавый внушал ей сводить с ума мужчин, вводить их в блуд и нарушать христианские заповеди. Отлученная от церкви, приговоренная была передана светским властям для сожжения на костре. Бедный отец, лишившись единственной и горячо любимой дочери, умолил инквизитора на благодеяние – удушить дочь перед сожжением. На что тот милостиво дал свое соизволение.
Узнав правду о безвинно погибшей синьорине, настоятель в тайне от братии провел в комнате пыток очистительную молитву, надеясь тем самым навсегда успокоить ушедшие без покаяния души. Однако девушка продолжала его преследовать, встречаясь теперь едва ли не во всех коридорах монастыря. И тогда игумен, рискнув вызвать на себя гнев нынешнего инквизитора, повелел вынести орудия пыток из комнаты трибунала. На игумена, отдавшего столь дерзкое распоряжение, монахи взирали с откровенным изумлением и страхом, какой внушает человек, привязанный к столбу в центре эшафота. Бернард стоял в сторонке и наблюдал за тем, как монахи складывали в холщовые мешки клещи, щипцы, плети с кнутами, чтобы похоронить их под двухметровым слоем земли за стенами монастыря.
Монахи, опасаясь смотреть в мстительно скривившиеся губы Бернарда, груженные страшной
– Брат Бернард, – посмотрел он в сердитое лицо настоятеля. – Вы уверены, что поступаете правильно? Еще не поздно отменить свой приказ, сказать, что вы решили перенести орудия пыток в другую комнату.
– Не надо меня переубеждать, – отвечал настоятель.
Не пожелав объясняться, настоятель отвернулся и принялся рассматривать огромное серебряное распятие на противоположной стене.
– Инквизитору может не понравиться, – сдержанно заметил отец Павло.
– Ему много чего не нравится. – Криво улыбнувшись, добавил: – Уж не думаю, что за мой скверный характер он может отправить меня на костер.
Монахи, видно угадав, о чем может идти разговор, спешили скрыться в темноте коридора.
– Только за одни эти слова, брат Бернард, вы можете взойти на эшафот.
Настоятель задержал строгий взгляд на лице Павло, полном смирения, и ядовито спросил:
– А ты собираешься рассказать об этом Священной инквизиции?
Монах осуждающе покачал головой. Усмирив бурю, вспыхнувшую в карих глазах, спокойно, не повышая голоса, как и полагается богобоязненному монаху, отвечал:
– Я останусь с вами, брат Бернард… даже на костре. Но не отыщется ли кто-то другой, кто захочет сесть на ваше место?
– Уповаю на Божью волю, надеюсь, всевышний не оставит меня в своем заступничестве.
– Мне бы не хотелось собирать ваш пепел, брат Бернард, – произнес Павло и, поправив сползающий кнут, скрылся в темном коридоре.
Всю следующую неделю отец Бернард дожидался ареста: времени вполне достаточно, чтобы недоброжелатель сочинил донос, передал его в инквизицию, а она, прочитав, учинила следствие. С содроганием настоятель думал о том, что его могут поместить в секретную инквизиционную тюрьму: возможно, остаток дней ему придется провести закованным в цепи в каком-нибудь сыром подвале вместе с такими же обездоленными, как и он сам. Не случилось… И теперь похороненные орудия пыток покоились среди мусора, и какой-то шутник из братии вколотил в это место толстую осиновую палку.
С того самого времени Бернард ни разу не побывал в зале инквизиционного трибунала, – в последние месяцы здесь проходили праздничные торжества, – и теперь перешагивал комнату с внутренней дрожью. Двух женщин и Младенца, нарисованных в полный рост на картоне, стоявшем на двух стульях со спинками, Бернард увидел на том месте, где прежде проходило колесование. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – он видит нечто выдающееся, чего не приходилось лицезреть прежде. Одна из двух женщин, та, что была постарше, заставила монаха приложить ладонь к груди – невыносимо защемило сердце.
Святая Анна была похожа на возлюбленную его юности, – расставшись с ней около пятидесяти лет назад, Бернард более ее не встречал, навсегда сумев сохранить в памяти прекрасный образ. Сердце старика заколотилось так сильно, как если бы он только вчерашним вечером миловался с ней в саду ее батюшки.
Женщина была нарисована безукоризненно: такое лицо может быть только у ангела-хранителя, с легкой печалью в темно-серых глазах. Именно таковой она и была, вот только жаль, что истину суждено ему было понять лишь в преклонные годы. И вместе с тем это была невероятно красивая и соблазнительная женщина, каждый овал которой пленял воображение и запретно дразнил.