Я упал под Барнаулом
Шрифт:
Марисабель перевела дух и приготовилась выдержать длительную осаду, но Гавриил посидел в молчании, потом решительно налил в стакан воды, выпил до дна и, опустив золотистую голову, пошёл к выходу. Дверь сама открылась перед ним.
– Мне очень жаль, - сказала ему вслед Марисабель.
– Вы залетайте как-нибудь. Было очень приятно, но, честное слово, вы не того человека выбрали.
– Я сделаю всё, что в моих силах, - непонятно ответил Гавриил и, не оборачиваясь, вышел. Дверь закрылась.
Марисабель постояла ещё какое-то время, озадаченно глядя на дверь.
И чувство утраты - откуда оно взялось?
Она в недоумении взяла со стола стакан, осмотрела его, повертела в руках и отнесла в мойку. Бутылку с минеральной водой убрала в холодильник. Снова оглядела пустую комнату, потом тряхнула головой и принялась нарезать хлеб.
На крыльце сидели две распушённые от негодования кошки, преграждая Гавриилу проход.
– Ты не сказа-а-а-ал ей!
– обвиняюще начала одна из них.
– Она не зна-а-а-ает, что это было не предложение!
– подхватила другая.
– Ты не сказал ей, что пришёл с простым извещением о свершившемся факте, как было две тысячи лет назад!
– Я не смог… - глухо пробормотал Гавриил и опустил голову ещё ниже.
– У меня язык не повернулся. Мне стало её жалко. Поэтому я сделал так, чтобы Маша забыла о нашей встрече. Пусть пришлют кого-нибудь другого, а у меня не получилось!
– Он не смог!
– фыркнула первая кошка.
– У него язык не повернулся!
– потрясла лапой вторая.
– А если больше никого не пришлют, она так и останется в неведении и быстренько придумает историю про то, как налетел ураган и унёс папашу её последнего ребёнка в страну Оз...
– И больше она его никогда не видела… - продолжили из лопухов скрипучим старческим голосом.
– Или того хуже, - язвительно сказала первая кошка.
– Чтобы поддержать традицию, они выдадут её за соседа, заслуженного пенсионера Иосифа Яковлевича!
– Я с самого начала знал, что миссия невыполнима! Я не умею убеждать в том, в чём я сам не уверен!
– в отчаянии заплёл пальцы Гавриил.
– Но что я мог сделать?
– Конечно-конечно, - холодно ответили кошки.
– Мы понимаем. Как же можно было упустить такую возможность - хоть на несколько часов вернуться на землю. Мы всё слышали - ах, какие птички, ах, какие картинки!
– Наверное, во мне какой-то дефект, - грустно ответил Гавриил.
– Мне и правда больше на земле нравится. Задумано такое великое дело, и оно начинается с какой-то страшной ошибки. Не тот человек, не тот ангел. Я попробую поговорить там, наверху. Не знаю что, но я что-нибудь сделаю. Прощайте.
– А мы уже знаем, что сделаем, - мурлыкнули кошки и, благодушно улыбаясь, проводили взглядами Гавриила, взмывшего к облакам прямо с крыльца.
– И что же теперь будет?
– проскрипели лопухи.
– Мы, кошки, спокойно прогуливаемся по обоим, как они их называют, "ведомствам", не боимся
В тот же вечер кошки пришли к Марисабель и всю ночь лежали рядом с ней, положив лапы ей на живот. Всю ночь исправно тарахтели маленькие моторчики, пелась колдовская песенка, светились фосфорным светом прищуренные глаза, а утром кошки спрыгнули на пол, устало и сладко потянулись и сказали: "Ну-с, теперь посмотрим. Может быть это что-то изменит".
3.
Через девять месяцев, в первый день весны, Мария Ивановна Сабельникова родила маленькую спокойную девочку, которая удивила всех умением улыбаться с первых дней жизни, и которую назвала Кристиной. Кошки были счастливы и не отходили от колыбели.
А ещё через некоторое время случилось с Марисабель странное - в один из длинных и ранних мартовских вечеров начало ей мерещиться пение славки, да такое отчётливое, что избавиться от него не представлялось никакой возможности. И с неодолимой же силой - и непонятно зачем - потянуло Марисабель съездить на дачу, на которой она не была с прошлой осени. Ужасаясь своему безумному поступку и ощущая себя преступной матерью, она бросила недоделанный заказ, оставила Кристину с бутылочками молока и сыновей с безлимитным интернетом на попечение доброго соседа, заслуженного Иосифа Яковлевича, села в жёлтую "шестёрку", которая на удивление сразу завелась, и по весенней распутице, сквозь грязный талый снег, помчалась на дачу.
За городом снег был ещё в силе, сугробы стояли насмерть, и Марисабель только войдя во двор увидела, что на заснеженном крыльце дачки раскинув руки лицом вниз лежит человек. Она подбежала, увидела светлое, но изрядно перепачканное грязью длинное пальто, с усилием перевернула лежавшего и разглядела, что это кто-то ей незнакомый, с длинными спутанными волнистыми волосами, с бледным осунувшимся лицом бродяги, на котором пробивалась редкая золотистая щетина, и страдальчески сжатыми губами. Марисабель потрясла его за плечи, нерешительно похлопала по щекам, поняла, что у незнакомца жар, как вдруг он открыл глаза, оказавшиеся серо-голубыми и совершенно сумасшедшими, посмотрел на Марисабель и счастливо засмеялся.
– Маша!
– сказал он.
– Маша, а я теперь падший! Ты прости, что я так долго, - я ведь упал под Барнаулом!
От волнения не удивившись, откуда он знает её имя, и при чём здесь далёкий Барнаул, Марисабель беспомощно огляделась по сторонам, но в этот будний день дачный посёлок был совершенно пуст. Тогда она отперла дверь и волоком затащила мужчину в дом. Тот продолжал бредить, хохотал и сообщил ей, что он теперь пишет стихи.
– Это замечательно, - соглашалась Марисабель, растапливая печку припасёнными с осени поленьями.
– Но давайте лучше как-нибудь потом. Сейчас Вам лучше помолчать. Нам ещё выбираться отсюда надо.