Я вернусь через тысячу лет.
Шрифт:
А утром, когда Бирута в школе, в палату приходит мама и снимает мой ненавистный корсет, и облучает швы на шее и на груди. Швы зарастают быстро. Мама обещает скоро заменить корсет тугой повязкой.
Когда случилась эта беда на ферме, мама сама хотела оперировать меня. Но ее не пустили. На ферму вылетела Мария Челидзе. Однако, пока она собиралась и летела, операцию провела жена главного полевода, фельдшер Марта Коростецкая. А консультировала ее мама – по видеофону, камера которого была подвешена вертикально, прямо над моей злополучной шеей. И все обошлось идеально –
И даже анестезии не понадобилось. Усыпляющий луч слипа, который направил на обезьяну Арстан, отлично сработал и на меня. После операции я спал больше десяти часов.
По вечерам, после работы, ко мне забегает кто-нибудь из ребят. Но ненадолго. Я догадываюсь: там, в приемной, предупреждают – не задерживайтесь! Зачем? Неужели я такой тяжелобольной?
Видно, надо вести себя бодрее.
Вообще, чертовски обидно болеть, так ничего и не успев сделать на этой планете. Но куда денешься?
Несмотря на боль, которой отдается в горле каждый шаг, начинаю бродить по коридорам, обнаруживаю очень уютный холл со стереоэкраном и балконом-лоджией, изучаю коридорные пульты управления всякой больничной автоматикой. Никогда раньше не доводилось видеть.
А ведь придется еще их ремонтировать! И устанавливать новые.
Впрочем, принципы здесь общие. Разберусь!
На четвертый день неожиданно встречаю в холле Энн Доллинг и удивленно таращу глаза.
– Что с тобой, Энн?
Левая рука ее странно изогнута, толста и явно неподвижна. Видно, под рубашкой – такой же корсет, как и у меня.
– Да вот ранили... – неохотно отвечает она. – Аборигены.
– Когда?
– Позавчера... – Энн морщится, глядит в сторону. – Не расспрашивай, Сандро! Тебе кто-нибудь расскажет... А мне не хочется.
Энн очень бледна, губы ее пылают, темные глаза открыты широко, и, наверно, потому она как-то особенно, необычно красива. Она и всегда была красива. Но раньше это была привычная красота здоровья и радости. А сейчас – тревожащая, хватающая за душу красота, которую иногда могут придать боли и мука. Эта мука – в необычно больших глазах с расширенными, как бы бездонными зрачками, и в непривычно опущенной кудрявой голове, и в неожиданных морщинках на лбу. За двенадцать дней, что я не видел Энн, она словно постарела на двенадцать лет.
– Очень больно? – тихо спрашиваю я.
– Не тут! – Она показывает правой рукой на левую. – Тут больно! – И тычет пальцем в грудь.
– Обидно?
– Страшно, Сандро! Страшно! Майкл убил его! Убил! – вдруг выкрикивает она и убегает от меня в палату.
Вечером я заставляю Бируту рассказать то, что знают уже все земляне.
Позавчера они отправились за травами, Энн и Майкл. Они фармацевты, и им еще очень долго предстоит изучать здешние травы и искать среди них целебные и ядовитые. Работу эту начали трое ребят, прилетевших раньше. Но они не очень много успели – не до того было. И потому лечат здесь в основном привычными земными лекарствами – привезенными и добытыми из нефти. Однако с травами
Доллинги были очень осторожны в лесу. Они не уходили далеко от биолета, оставленного на обочине дороги, ни на минуту не выключали нашего тягостного спутника ЭМЗа – индивидуальной электромагнитной защиты, хотя поле ЭМЗа и сковывает, замедляет движения. В поле ЭМЗа не побежишь, не прыгнешь. Даже нагибаться приходится медленно, постепенно, как в тяжелом, противометеоритном космическом скафандре. А Доллингам только и приходилось, что нагибаться.
Должно быть, охотники-pa следили за ними долго. Но напали только тогда, когда Доллинги вышли на поляну и были открыты со всех сторон. А ра прятались за деревьями.
Энн и Майкл собирали в лабораторный сэк образцы цветов, когда из-за деревьев полетели стрелы. Доллинги медленно выпрямились. Они не боялись стрел. ЭМЗ надежно защищает от них. Но ведь у ра есть не только луки! А от копьев и палиц ЭМЗ не защищает. От них защищает лишь суперЭМЗ. Но в поле суперЭМЗа человек не может двигаться. И поэтому никто не носит с собой тяжелый и неудобный аккумулятор суперЭМЗа. Лишь геологи по ночам включают его и спят в его поле.
Стрелы не коснулись Доллингов. Ударившись о невидимую стенку, они попадали в траву. И тогда полетели копья. Энн закричала – одно копье разворотило ей левое плечо.
После этого Майкл начал стрелять. Он ничего больше не мог сделать. Ни карлар, ни слип нельзя применять в поле ЭМЗа. Карлар сожжет тебя самого, а слип тебя самого усыпит в этом поле. Лишь пуля пробивает его.
Наверно, Майкл еще и разозлился. Я бы тоже разозлился, конечно, если бы кто-нибудь разворотил плечо моей жене. Он разогнал охотников выстрелами, выключил ЭМЗы и, подхватив Энн на руки, побежал к биолету.
А когда через полчаса дежурный вертолет опустился на этой поляне, за деревьями нашли одного убитого охотника и одного раненого – у него были перебиты ноги, и он истекал кровью.
Раненого, конечно, вылечат. Сейчас он в больнице, где-то рядом со мной, в полной безопасности. Лечить его наверняка станут долго, чтобы он побольше увидел, побольше узнал, побольше понял. Даже если и удерет после этого – будет что рассказать своему племени.
А вот убитого не воскресишь.
– Послезавтра собрание, – говорит Бирута. – Специально для тех, кто прилетел. Пока нас еще не разбросали по материку. Наверно, больше всего будут говорить о Доллингах.
– Я пойду на это собрание, – говорю я.
– Не надо!
– Нет, Рут! Я пойду!
9. Долгое наше собрание
Мы сидим в физкультурном зале школы – самом большом помещении на Рите. Вокруг овального стола плотными рядами стоят стулья. Шестьсот человек сидят здесь. Тесно в зале.
Меня пристроили в углу, в кресле, которое стоит на сложенных матах. В другом углу, в таком же кресле, сидит Энн. И больше нет кресел в зале. Потому что они занимают слишком много места. Кресла – только для больных.