Я вернусь. Повесть
Шрифт:
– Ну что такое!? Опять в подполе кого-то пытают?
– Нееет, – говорит она, не замечая моего сарказма, – я уже не могу жить в своём доме! У меня нет дров, нет угля! Я замёрзну зимой! Мне нужна новая квартира. Куда мне идти?
– Боюсь, Зинаида Семёновна, вам некуда идти. Квартиры сейчас дают бесплатно только ветеранам войны.
– Так я же ветеран! Я сорок второго года рождения. У меня способности! Не веришь? Вот смотри…
Зина замирает и вдруг вскрикивает: «Огонь батарея!». В тот же миг небо обваливается на нас со страшным грохотом. Я вскрикиваю и приседаю,
– Дедушкааа!
– кричит, выскакивая в сени Матвейка.
– Что это было!?
– Не бойся, молния поблизости ударила.
– А я так испугалсяяяя!
– Не плачь, малыш, не плачь! Это не опасно, это бывает, – успокаивает его Оксана, – ты что делаешь?
– В телефон маленько играл! Бабушка, я не долго играл, минут пятнадцать.
– Ну иди, иди, поиграй ещё немного.
Одна Зина довольна:
– Вот видишь!!! Меня и на фронт возили. Как скомандую: «Огонь батарея!», сразу все немцы взрываются, – она и правда верит, что это грохнуло, благодаря ей.
– Разве я не заслужила, чтобы мне дали квартиру? Я и Ельцину советы давала! Меня в Москву на вертолёте возили.
– Да мы-то не сомневаемся, что вы заслужили, – говорю я, – да только как добиться, чтобы вам предоставили то, что заслужили?
– Юююра, ты только скажи, к кому мне обращаться.
– Наверное, в соцзащиту надо съездить, или к нашему главе администрации. Если они не решат, к самому Петру Петровичу.
– Как дождь кончится, схожу к нашему. Как его звать?
– Иван Денисович.
– Мне б или новую квартиру, или в престарелый дом. В престарелый дом даже лучше. Там печку топить не надо и кормят.
– Конечно, и врачи там есть, и медсестры.
Проходит больше часа. Дождь кончается - едва моросит. Зина уходит, забив нам буки, как здесь говорят, рассказами о дочери, которой у неё нет и никогда не было, и своих способностях.
Славный дождь! Если не случится какого-нибудь градобития, будет картошка. Как там у Есенина?
– «Как мало надо этим брадачам, чья жизнь в сплошном картофеле и хлебе» 3 … Оказывается, не вся та Русь ушла. Мы с Оксаной сами в какой-то степени живём мечтами и заботами тех бородачей…
3
С.А. Еенин «Русь уходящая».
Иду в стайку. Дёрн на дворе как губка впитывает воду. Такой дождище, а воды-то уже нету. Вытаскиваю тележку и тащу в денник телятам. Глядь, а против калитки, раскинув ноги и вытянув шею, лежит на боку мой трёхмесячный телёнок.
– Это что?
– ужасается пришедшая за мной Оксана.
– Он же был здоровым, молоко сосал!
– Слушай! Его молнией убило!
– ошеломлённо говорю я, осматривая телёнка. – Вот шкура опалена - сюда вошёл разряд. Невероятно! Можно сказать, по Зининой команде нашего телёнка убило!
– Не было печали! Куда его?
– Куда, куда - на свалку!
– Давай
– На свалке и не такая гадость валяется! Но твоё слово закон, давай закопаем.
– Это Боженька нас с тобой пожалел, – говорю я Оксане.
– Увидел, что не по силам нам траву на всех таскать, решил уменьшить поголовье. Витин козёл-то цел?
– Да ходит вон, бородой трясёт.
Вечером гоним домой коров. За мной на велике едет Матвейка.
Из калитки выходит Солдатов - ждёт кого-то.
– Как дела?
– спрашивает он.
– Матвейка, гони коров один, бабушка уже ворота открыла, – я останавливаюсь и говорю Виктору Игнатьевичу:
– Зина моего телёнка убила.
– Ты что, шутишь?
– Нисколько!
– я рассказываю Виктору Игнатьевичу об утреннем визите Зины и об убитом грозой телёнке.
– Как скомандовала: «Огонь батарея!», так молния в него и ударила.
– Вздор!
– говорит Виктор Игнатьевич.
– Она сто раз командовала, и ни хрена не было. Повезло тебе сегодня чудо увидеть! А я ещё подумал, не мне ли прилетело, уж больно громко ударило - чуть не оглох! Посмотрел - холодильник цел, телевизор цел, всё в порядке. А оказывается - в телёнка… Моего бы козла прибило - ничего б не имел против, – говорит он, понизив голос.
– Слушай, Виктор Игнатьич, Зина нам сказала, что хочет в дом для престарелых. «Замёрзну», – говорит.
– Так ведь и замёрзнет. – соглашается Солдатов. – Ты у неё бывал?
– Лет пятнадцать назад заходил - не помню зачем.
– А я был позавчера. Представь мой курятник – там чище, чем у неё в квартире! Стены закопчённые, потолок чёрный, паутина висит лохмотьями, а в комнате стена отошла - можно ладонь наружу высунуть. Удивляюсь, как она прошлой зимой не замёрзла!
– Так надо же что-то делать.
– А что ты сделаешь? Я ей ремонт делать не собираюсь.
– Витя, – сказала, выходя из калитки, Наталья Фёдоровна, – Готов? Пойдём за козой! А, Юра! Здравствуй! Не виделись сегодня.
– Здравствуй, Наташа.
– Вы о чём?
Ах, как хороша эта Наташа! У неё чёрные, блестящие волосы. Круглое лицо, красивые карие глаза… Нет, очень красивые: большие, чуть выпуклые, завораживающие. Она невысокого роста, чуть полная. Но полнота ей идёт и приятна глазу. Уверенно и твёрдо ступают её полные ножки. Даже походка не оставляет сомнений, что она имеет право повелевать, и её надо слушаться.
– Да вот рассуждаем, что надо как-то Зину устроить, – отвечаю я, - просится в дом престарелых.
– Давно надо! Я ей говорила три года назад. А она обижалась: иди сама, а я хочу умереть в своём доме. Послушайте, мальчики, я завтра на работе спрошу, как это делается, может что и получится. Пойдём, Витя! Машка с Борькой не поены. У тебя есть мечты лечь сегодня спать?!
– Есть, – отвечает Виктор Игнатьевич.
– Тогда пойдём за Машкой, мне ещё доить её!
Я иду домой. Наташа и козье молоко продаёт аллергикам по сто рублей за литр. Не много, вроде бы, но сотенка к сотенке… Оказывается, и у меня появилась привычка считать чужие деньги.