Я весь отдался северу (очерки)
Шрифт:
– Доктор, я был пять лет назад.
– Хотя бы десять. Раз здоровы, не ходите.
Доктор Наук взял мою одежду, выкинул на середину зала ожидания:
– Полюбуйтесь. Здоровый отнимает у вас, больных, время.
И стыдно было одеваться при дамах и хорошо ощущать себя здоровым. Одевшись, я крикнул в кабинет доктора:
– Спасибо, доктор!
Странички из дневника
Я ехал на юг. В Константинополе мне сказали:
– Вы удачно
Миндаль, алоэ!
Звучит-то как. Наконец-то я увижу что-то красивое-красивое. Увижу самое прекрасное. Поехал дальше. Увидал. Цветет миндаль. Ну да, цветет. Красиво. Да, очень красиво. Вишни и яблоки тоже красиво цветут, даже лучше на яркой зелени и в голубом небе.
Миндаль на фоне белого неба. От мельчайшей пыли, наполняющей горячий воздух, небо кажется белым.
А вот – алоэ – молодец! Увидал я этого хулигана за городом. Обломанный палками прохожих, истерзанный, безобразный алоэ расцвел большим огнистым цветком.
Как будто хулиган, голый, избитый, остановился у ворот огорода и улыбнулся!
Улыбнулся так ярко, так хорошо, что весь стал красивым!
– Молодец, Алоэ! Цвети! Ты хорош и растерзанный! Твой цветок поет, звенит! Какое нам дело до выхоленных цветов, богатых садов! Цвети, выгнанный, оборванный, цвети, обломанный.
Стоило ехать на юг, стоило спешить, чтобы видеть, как ты ярко, громко цветешь!
В 1907 году, уезжая с Новой Земли, взял камешек и сказал:
– Новая Земля, этот камень брошу в Большой канал в Венеции. Не попал в Венецию. Камень был в Иерусалиме, у Мертвого моря, у прудов Соломона, в Хевроне. В Хеврон и Вильгельма не пустили. Я был к великому испугу каймакама (градоправителя). Оный дал переводчика, двух телохранителей. Камень был на пирамиде Хеопса, в Колизее, был в Афинах. Но не в Венеции. Обмануть Новую Землю? Оттолкнуть прижавшуюся к руке вольную птицу? Тогда и Солнце не обнимет!
С хорошим человеком послал камень, заказал сказать:
– Новая Земля! Не довез, возьми!..
Вспомнил случай на базаре в Архангельске. Торговля шла тихо, день не базарный. Две торговки ругались без сердитости, просто не о чем было разговор вести… Одна назвала другу – барыня! Ох! Обруганная вскочила, она от обиды просто задыхалась! – Врешь, врешь! Всю жизнь была честной женщиной!
Ни одного дня не была барыней!!! Ах! Хотелось поблагодарить торговку. А было это лет пятьдесят с гаком тому назад! У нас бар и чинов не считали людьми (!) У них души нет…
Середка сыта – концы играют, руки машут, ноги пляшут, язык песенки поет.
Семь человек – печка.
Горница
Кинь кроху на лес, пойдешь и найдешь.
У скупа не у нета.
Меня скупым не зовут, а смогу ли напомнить новое? Встретилась старуха, спрашивает: – Што тебя не видать: ни в сноп, ни в горсть?
Спросил старика: – Што долго не заходил? – Заделья не было.
Пришел помор – капитан один. – Что жена не пришла? – Не выторопилась.
Ох, Петр да свет Васильевич! Не возьми в обиду, что поговорки кое-какие и идут кое-как. К слову, к месту бегут, выстраиваются… На поклон легки, на слово скоры, хороводы ведут, словами узор плетут. Только успевай записывай: откуда берут, куда кладут! Так и сказки: сижу пишу. Вдруг радио: ГОВОРИТ МОСКВА! Кто говорит: лучше этого слова и нет. А, знать, пора спать.
А бывало и так, что сказка не отпустит! Ежели я в бабкиной юбке с двумя самоварами полетел на Луну? Никакой остановки! Надо долететь, поглядеть и домой воротиться!
Часто бывает и так: легко пишется, да не легко печатается.
Выкинули «Уйма в город на свадьбу пошла». Нельзя «Соборна колокольня взамуж за пожарну каланчу пошла». Возмутились антирелигиозники. Колокола звонят.
Выкинули «Лётно пиво» – борьба с алкоголем. А я спиртного и не пью. (Вот как встречу 2000 год – выпью только виноградного). В Риме я хлестал! За обедом литр!
И цена ему была 8 к. Это было недавно – в 1907 году. Извините, Вы-то не запомнили. Без сказки «Лётно пиво» нет пояснения, как девки в гал вылетели!
Сказывали небывальщину-послыхальщину: по поднебесью медведь летит. Летят от нас на самолетах бурые, и белые. Разлетаются по зверинцам.
Мнится мне и сказать охота другу неслыхальщину: по поднебесью Землю пашут, снопами машут, на Землю урожай складывают.
Петр Васильевич, голубчик. Не думайте, что я того -заговариваюсь…
Нельзя класть запрет мысли. Пусть летит, вьется. Говорят: человек не может придумать, чего не может быть. Если моя баба на радии в гости летала, а это правда, даже в печати обсказано, хотя и с моих слов, а сказано – значит, правда.
Очень захотелось увидать Вас на фото. Это, м.б., и не очень трудно для Вас.
Выступал я в доме офицеров. Один полковник в месте, не очень удобном для перехода, подхватил меня заботливо, ласково. Я оглянулся. У детины спина – хоть рожь молоти! Шарнул, что силы моей было! Полковник обрадовался, жмет руку: – Спасибо за внимание.
На книжке этому милому человеку я написал: – "За Вашей широкой спиной, за спиной Советской Армии хорошо работникам труда, работникам искусств! " Крепко Вас обнимаю, Петр Васильевич!