Я возьму сам
Шрифт:
Разумеется, оставалась возможность ошибки, и в Мэйлане касыды покойного эмира пел один человек, а в Харзе — другой. Именно об этом в первую очередь и подумал Владыка Ночи. Однако, сравнив описания внешности чангира из разных донесений, он пришел к выводу: человек был один и тот же. Одежда, телосложение, шрамы на горле и на скуле, недостача пальцев на левой руке, что отнюдь не мешало бродяге ловко управляться с чангом — донесения сообщали обо всем этом в один голос!
Столь совершенных двойников не сыскать даже среди братьев-близнецов — в последнем Владыка Ночи был уверен.
Затем
И тогда Владыка Ночи забеспокоился всерьез. Дело попахивало колдовством или явлением святого — никаких других объяснений происходящему не было!
Слухи тем временем ширились, обрастали истинными или на ходу выдуманными подробностями: в народе шептались, что смерть аль-Мутанабби была подлогом, сыновним бунтом против отца, и вот теперь отец возвращает людям свои стихи, бездарно утерянные глупцами! Или нет, смерть есть смерть, но Творец отпустил поэта-воина из райских пределов, вняв скорби его касыд, дабы поэт мог завершить свои земные дела; а какие именно дела — о том можно только гадать! Говорили и о новоявленном святом, и о деревенском дурачке, в коего вселилась душа первого кабирского эмира, и о…
Разное говорили.
Владыка Ночи не мог допустить, чтобы по эмирату летал колдун или святой, принимаемый чернью за покойного эмира. Слухи и так уже начали принимать опасный оборот: видать, не по отцовским заветам правит нынешний эмир, ежели отцу во гробнице не спится вечным сном!
Необходимо было принять меры. Срочные меры. А для этого Владыке Ночи требовалось разрешение светлейшего эмира Салима.
За чем он и пришел во дворец с подробным докладом.
Эмир так до конца и не поверил Владыке Ночи: склонность последнего сгущать краски возможных бед и волнений была хорошо известна сыну аль-Мутанабби. Тем не менее, соответствующий фирман Владыка Ночи получил — и началась охота.
По всем правилам.
Но с единственной оговоркой: стражникам было строго-настрого велено взять певца ТОЛЬКО ЖИВЫМ, не нанося ему телесных повреждений. И под конвоем препроводить в Кабир, пред светлы очи эмира и вдовствующей Нахид-хатун.
Охота началась — и продолжалась вот уже два года без малого.
Ищи ветра в поле!
— Дворцовый хабиб просит высочайшего позволения войти!
— Пусть заходит.
Лекарь с порога пал ниц, и эмир раздраженно поморщился: величие величием, но иногда надоедает. И время уходит впустую…
Перевалив за третий десяток, эмир Салим стал чаще жалеть уходящее время.
— Вставай. Ты пришел сообщить мне о состоянии здоровья моей матушки?
— Прозорливость великого эмира может сравниться разве что с его же мудростью! Да, я пришел поговорить с моим повелителем именно об этом. К сожалению, никаких улучшений в состоянии здоровья Нахид-хатун не происходит. И даже наоборот. Стеснение дыхания усиливается, разлитие черной желчи влечет за собой меланхолию, слабы выделения тела; вдобавок… дозволит ли мой повелитель продолжить, ибо сам я не смею?
— Продолжай. И
— Еще нет, мой повелитель, еще нет — но все к тому идет, и мое искусство здесь бессильно. Мне кажется, сиятельная Нахид-хатун просто устала от жизни. Ей скучно жить. Такое бывает…
— Я знаю. Думаю, ты прав. Можешь что-то присоветовать?
— Разве что чистый горный воздух и целебные источники Бек-Неша, мой повелитель. Вряд ли они вернут вашей матушке волю к жизни — но могут заметно облегчить ей дыхание. Тогда появится надежда…
— Я понял, хабиб. И поговорю со своей матушкой — возможно, ей действительно стоит отправиться в горы. Опять же, путешествие хоть немного развлечет ее. А ты, — палец эмира уперся в грудь лекаря, — будешь ее сопровождать! Слава Творцу, здесь больше нет тяжелобольных — так что твои ученики вполне управятся. Ступай!
Отпустив хабиба, эмир Салим еще долго стоял в задумчивости. Похоже, неудачи поисков и хвори-злодейки осадили крепость Нахид-хатун, приближая день сдачи. Даже стремление встретиться с удивительным чангиром исчезло. Скажем честно: касыды аль-Мутанабби распевали сейчас сотни певцов по всему эмирату, и отыскать среди них нужного — будь он хоть колдун, хоть святой… особенно, если он действительно колдун или святой! Молва, словно весеннее половодье, мало-помалу вернулась в теснину дозволенного русла, опровергнув мрачные предсказания Владыки Ночи. Пожалуй, хватит гонять стражников за призраком. Есть дела и поважнее!
Приняв решение, эмир хлопнул в ладоши.
Миг — и в залу вбежал юный гулям, ожидая распоряжений.
— Про указ эмирский слыхал? — дюжий гончар аккуратно отставил в сторону готовый кувшин и сунул руки в лохань с мутной водой — ополоснуть.
— Не глухой, чай, — покупатель, медник с соседней улицы, придирчиво осмотрел кувшин. Не тот, что минутой ранее сошел с гончарного круга; другой, уже расписанный и обожженный. Кувшин явно глянулся меднику, но брать без торговли — обидеть мастера!
— Ну?
— Вот те и ну… Два года ловили, а теперь вдруг — на попятный? Небось, нарочно указ-то огласили. Вот поверит ОН, что минула опала, бросит хорониться — тут-то ЕГО и возьмут за шкирку!
— Болтун ты, — ухмыльнулся гончар, отряхивая мокрые руки. — ОН и раньше-то не больно хоронился… Возьми ветер за шкирку! А так — все верно. Зря, что ль, другим чангирам по куче монет отваливали, да с почетом отпускали? Думали, ОН клюнет, заглотит крючок! Нет уж, народ не обманешь, а ЕГО — и подавно!
— Точно, — медник не обиделся на «болтуна». — Народ все видит! Нам-то ОН поет, а ИМ — шиш с бараньим жиром!
И сменил тему:
— А скажи-ка, уважаемый, во сколько ты ценишь этот простенький кувшинчик для воды?
— Простенький?! Для воды?! — гончар воздел руки возмущения над головой гнева. — Да в таком кувшине не стыдно подать лучшее вино на стол самому эмиру! Нет, ты посмотри, уважаемый, посмотри — тут одной росписи на динар, не считая…
Поэт, скоротав ночь в доме гончара, сидел, никем не замеченный, в дальнем углу двора, в тени приземистого аргавана, и с улыбкой слушал разговор.