Я возьму тебя с собой
Шрифт:
Пашка сидит рядом со мной, по-турецки скрестив ноги, крепко держа меня за руку и не отрываясь, смотрит мне в лицо. Я облизываю пересохшие вдруг губы, чувствую их горьковатый вкус, - что это, - полынь или кровь Тирцебала?..
– Да-а, - сдавленно выдыхает Пашка.
– Люди были… Хотел бы я видеть всё это своими глазами.
Тебе предстоит увидеть ещё и не такое!
– думаю я.
– Чудеса, битвы и победы, луга и горы Орледа, и драконов, одним взмахом крыльев распарывающих
– А потом что было, Ил?
– Потом? Ну, как тебе сказать, - потом изобрели паровоз и зубную щётку.
Пашка тихонько смеётся и щёлкает меня по лбу.
– Ясно… А что было бы с князем, если бы он сдался римлянам?
– Ничего хорошего. Протащили бы его в цепях по Священной Дороге в Риме, следом за золотой триумфальной колесницей императора Траяна, а потом задушили бы в Мамертинских казармах. Во славу Марса Ультора-Мстителя и Гения принцепса.
– Да уж!
– Пашка ёжится, как от холода.
– Уж лучше, так как он, - с топором на конницу!
– Наверное, лучше… - пожав плечами, отзываюсь я.
– Слушай, уже четыре часа, пора нам, по ходу, собираться, - пока доедем, пока ты в магазин за хлебом, короче пора.
– Пора, так пора, - как всегда после моих рассказов, Пашка делается необычно послушным, задумчивым и притихшим.
Мы одеваемся, Пашка в свои Найковские шорты, я в обрезанные выше колен чёрные джинсы Motor, натягиваем кроссовки и бейсболки, а футболки, подумав, запихиваем в Пашкин рюкзак. Снова вдруг переливчато надрывается Пашкин мобильник. Пашка, поругиваясь себе под нос, достаёт телефон:
– Да? Ну, чего тебе?
– говорит он неприветливо.
– А я откуда знаю! Никитос, чё ты гонишь! Ты же сам его куда-то засунул, я уже месяц ракетки в руки не брал! Да пошёл ты!..
– Заноза?
– спрашиваю я, положив руки на руль своего велика.
– У-у, задолбал он меня! Прикинь, заныкал куда-то наш теннис, гадёныш, и на меня бочку катит!
– Не бери в голову, валяется где-нибудь у вас в комнате. Найдётся, - говорю я без особой уверенности. Пашкина с Никитой комната, - это зрелище не для слабонервных. Видал я взятые штурмом города, и здесь, на Земле, и у себя на Гирлеоне, - так вот, это всё шорох орехов по сравнению с комнатой моего Пашки и его братика.
Мы, не торопясь, катим бок о бок по еле заметному просёлку. Впереди изломанной зубчатой стеной высятся многоэтажки южной окраины Магнитогорска, - нашего с Пашкой города. Мы оба любим его, - Пашка потому, что в нём родился, а я потому, что в этом городе родился Пашка.
Взбудораженный сероглазый не может угомониться:
– В натуре, гадёныш! Носки мне позавчера узлом завязал, прикинь, Ил! Нет, я точно с ним что-нибудь сделаю! Во, давай завтра, пока моих родаков не будет, свяжем его и засунем в кладовку, он же темноты боится, прямо до икоты, а?
Свяжем, - это значит, что я буду в одиночку вязать бешено отбивающегося, визжащего Никитоса, а Пашка, подавая бесполезные советы, будет бестолково скакать вокруг нас с Занозой, предусмотрительно оставаясь вне пределов досягаемости ногтей, зубов,
– Не знаю, не знаю, орать уж больно будет, - сомневаюсь я в успехе предприятия.
– А мы ему пасть заткнём! Точно, Ил! Кляп сварганим какой-нибудь и заткнём. Носками моими хорошо бы… - мечтает мстительный Пашка.
– Ну, ты и фундаменталист! Прямо Бен-Ладан!
– восхищаюсь я его находчивостью.
Так, болтая о пустяках, шутя и посмеиваясь, радуясь тому, что мы есть друг у друга навсегда, и ничто и никто нас никогда не сможет разлучить, мы въезжаем в Город. Переключившись и набрав скорость, мы несёмся по асфальту мостовой, выскакиваем на тротуар, чёткими резкими виражами огибаем прохожих, - многие на нас оглядываются с улыбкой. Вообще, на нас с Пашкой часто оглядываются, - точнее заглядываются. Ну, ещё бы! Двое пятнадцатилетних парнишек, светловолосых, - золотистые волосы у него, пепельные фамильные кудри Военных Герцогов Орледа у меня, - светлоглазых, стройных, загорелых, с чистою гладкой кожей, красивых, - мы производим сильное впечатление. От нас, когда мы вдвоём, исходят физически ощутимые волны юности, свежести, радости и любви, - нами нельзя не любоваться, нам нельзя не завидовать…
Мы с Пашкой синхронно, с лихим заносом задних колёс, тормозим у супермаркета на проспекте. Я беру у Пашки его велик, и даю ему тридцать рублей.
– Хватит?
– Хватит, хватит. Тебе ничего не надо?
Я отрицательно качаю головой и говорю:
– Футболку надень, - в магазин не пустят. Настучит тебе охранник по голому пузу.
– Да ладно, не настучит…
Повернув бейсболку козырьком назад, я, дожидаясь Пашку, осматриваю свой передний тормоз, - что-то он как-то запаздывает у меня. Какой-то пацан с завистью, во все глаза, уставился на наши велики. Появляется Пашка, на ходу закидывая рюкзак за прямые загорелые плечи.
– Что-то ты быстро обернулся.
– Круасанов нет, купил рогаликов, свеженькие, - хитро ухмыляется он.
Мне как-то сомнительно, насчёт круасанов, - Пашка всегда предпочитал рогалики.
– Вот устроит тебе Заноза промывание мозгов, - будешь тогда знать.
– Да пошёл он, - стереотипно отвечает Пашка.
– Хочешь чупа-чупс?
Я сплёвываю с отвращением:
– Обойдусь. И как только ты их можешь жрать, - химия сплошная!
– Да ну, мне нравится. И вообще, волков боятся, - в лес не ходить!
– ни к селу, ни к городу заявляет сероглазый.
– Так что отвянь.
Пока я с недоумением соображаю, причём здесь какие-то, на фиг, волки, Пашка уже сворачивает к нам во двор. Он тормозит возле огромного чёрного джипа и с восхищением его разглядывает. Почти все мальчишки этого Мира обожают автомобили, - чего греха таить, меня тоже занимают эти устройства, не так, конечно, как самолёты, но всё же.
– Смотри, Илья, Porsche Cayenne Turbo, - говорит он мне, не отрываясь от этого чуда из Цуффенхаузена.
– Прикинь только, 450 лошадей, сотню меньше, чем за шесть секунд делает! Это на асфальте, а на бездорожье, - лучше него только на гусеницах. Песня!