Я все еще влюблен
Шрифт:
Энгельс подбросил под потолок кий и торжествующе хлопнул в ладоши.
— Гоните, сэр, десять фунтов! — воскликнул он, жалея, что лишь один Харпер видит поверженного короля.
— У меня нет денег, — проговорил бледный Тернер.
— Что?! — взревел Энгельс, монокль выпал у него из глаза и повис на шнурке. — У вас нет денег, а вы начинаете игру? Да еще на такую ставку? Ваше величество, самое малое за это бьют по физиономии!
— Я был уверен, что выиграю, — лепетал Тернер.
— Ах, вы были уверены! — Энгельс, как видно, для острастки перехватил кий подобно дубинке, тяжелым концом вниз, и угрожающе
Харпер, видя, что дело может кончиться крупным скандалом, и желая скорее заполучить Энгельса, примирительно сказал:
— Бывает, господин Энгельс, со всеми случается… Я заплачу вам десять фунтов. А господин Тернер потом мне отдаст, — вынув из кармана два пятифунтовика, он протянул их победителю.
— Ни в коем случае, господин Харпер, я не приму эти деньги из ваших рук. — Энгельс поставил кий и глубоко засунул руки в карманы. — Пусть Тернер возьмет их у вас и передаст мне.
Мгновение помешкав, Тернер схватил деньги Харпера и торопливо сунул Энгельсу. Но тот не спеша, внимательно оглядел всю фигуру дрожавшего от нетерпения и страха Тернера, наслаждаясь этим зрелищем, и лишь потом взял деньги.
— То-то, евнух! — бросил он вдогонку уже летевшему к двери королю. — И завтра же отдайте долг Харперу. Иначе в правлении окажется два моих заявления на вас.
— Скорее, господин Энгельс, скорее! — тянул за рукав Харпер.
Энгельс снова взял кий, как дубинку, и они вышли в зал. Сразу бросилось в глаза, что здесь почти все протрезвели. Лишь несколько совсем уж безнадежных голов свисали над столами. Из вестибюля действительно доносились крики, кто-то неистово стучал в дверь. Энгельс направился туда. Вдруг из-за столика навстречу ему поднялась нескладная, совершенно пьяная фигура. Энгельсу показалось, что это все тот же шпик. Он не ошибся. Шпик, весь день следивший за поднадзорным, весь день слушавший его, был буквально перенасыщен рассуждениями, доводами и предсказаниями Энгельса. Они произвели на него такое гнетущее впечатление, что к концу дня, уже здесь, в клубе, он впал в состояние меланхолической депрессии. Стремясь выйти из этого состояния, он пропустил несколько рюмок. Не помогло. Выпил еще — опять нет желаемого результата. И так, все повторяя и повторяя попытки, он постепенно до того наспиртовался, что совершенно забыл, где он, кто он и что с ним происходит.
Когда шпик увидел приближающегося к нему Энгельса, какое-то подобие должностного рвения слабой тенью мелькнуло на его лице. Он встал, вышел в проход между столиками, что-то промычал в лицо своему поднадзорному и вдруг рухнул поперек прохода.
— Бедняга! — сочувственно сказал Энгельс. — А ведь полицей-президент Хинкельдей так на тебя рассчитывал!
Легонько ткнув несколько раз кием в бесчувственное тело, Энгельс перешагнул через него и, не оглядываясь, пошел дальше.
Вестибюль был пуст. Только в кресле сидел швейцар. Его, конечно, никто не убивал, просто, пользуясь содомской кутерьмой, он каким-то образом тоже набрался и сейчас, мертвецки пьяный, спал.
Дверь трещала под ударами. За ней пыхтели, кричали, ругались. Зазвенело разбитое снаружи одно из окон вестибюля. Было ясно, что те, кто хотел ворваться в клуб, все равно вот-вот ворвутся.
Энгельс
— Вы почему нас не пускаете? Что за свинство! Как вы смеете! — выкрикивали они, поднимаясь с пола.
Когда вновь прибывшие появились в зале, там послышались вздохи и возгласы облегчения.
Зачумленный корабль снова тронулся в путь…
Энгельс еще раз окинул взглядом зал. Шпик все еще валялся. Харпер снова стоял за стойкой. За одним из столов мелькнула рожа Тернера, уже опять наглая и самоуверенная…
— Пропадите вы пропадом! — сказал Энгельс вслух и пошел в гардероб одеваться.
…Утром, едва проснувшись и заслышав привычное позвякивание посуды в столовой, Энгельс воскликнул:
— Мери! Какой ветер?
— Западный, Фридрих, западный! — тотчас отозвалась жена. — Я не дождусь, когда ты проснешься, чтобы порадовать тебя. К тому же и шпика, кажется, нет. Посмотри!
Энгельс вскочил с постели и кинулся к окну. В самом деле, флюгер показывал западный ветер, а шпика не было.
— Прекрасно! Теперь им станет еще хуже.
Он быстро оделся, позавтракал и отправился в контору. По пути зашел на почту и послал Марксу те десять фунтов, что выиграл вчера в столь славном бильярдном сражении.
Глава седьмая
КОММЕРЦИЯ В МЕЙТЛЕНД-ПАРКЕ
В день рождения, когда Питу исполнилось восемь лет, отец подарил ему нож, замечательный перочинный нож с красивой костяной ручкой. Пит очень гордился ножом, и многие мальчишки в школе ему завидовали. Нож составлял все богатство Пита; это было единственное, что давало ему превосходство над мальчиками богатых родителей. Их зависть доставляла ему некоторое утешение за те обиды, которые он, самый бедный в классе, часто терпел от них.
Так продолжалось несколько дней, в течение которых Пит был, возможно, самым счастливым мальчиком во всем Лондоне. Но однажды все переменилось. Красавчик Беи, что сидит на первой парте у окна, как-то, пришел в школу с ножом, сразу затмившим славу Пита: нож был с двумя лезвиями. Пит старался держаться так, будто ничего не произошло, хотя в душе понимал всю огромность случившегося. Но он был мужественным мальчиком и решил так просто своей славы не уступать.
Пит начал усиленно ухаживать за ножом, чистил его, протирал, чтобы блестел, и то и дело точил. Приходя на уроки, он клал сверкающий нож на край парты и с замиранием сердца ждал, чтобы кто-нибудь его попросил. Пит рассказывал товарищам, будто нож его теперь такой острый, что если бросить пушинку и подставить под нее лезвие, то оно рассечет пушинку надвое. Но почему-то никому даже не захотелось проверить эту отчаянную выдумку Пита, которая самому ему скоро стала казаться правдой. Как только начиналась перемена, кто-нибудь обязательно подходил к Бену и просил у него на минутку подержать нож. Тот почти никому не отказывал, иногда даже разрешал открывать и то и другое лезвие. Пит не подходил к парте Бена.