Я всегда буду с тобою
Шрифт:
– Обострение началось семь лет назад.– Закончила Анна, и глаза ее заполонили слезы.
В кафе вдруг стало до отвращения тихо, настолько, что было слышно тиканье часов Марка. Он почувствовал, что на лбу у него выступил холодный пот. Тишина стала просто невыносимой. Вдруг Марк с силой обрушил сжатую в кулаке ладонь на стол, да так сильно, что вся посуда подлетела вверх и громко стукнулась при падении о стол, а маленькая кофейная чашечка с блюдцем под ней, на которую Марк по чистой случайности опустил кулак во время удара, разлетелись вдребезги, и осколки их врезались в мякоть руки, до костей разрезая плоть.
– Почему ты мне ничего не сказала? – произнес Марк хриплым от бешенства голосом, весь уже обливаясь потом. Прядь его волос взмокла и прилипла ко лбу. – Почему? Скажи?
На них стали оглядываться люди, сидящие за соседними столиками, но ни Марк, ни Анна этого не замечали. Губы Анны дрожали. Она не находилась,
– Я не хотела, чтобы ты мучился.
– Но я ведь мучился, только не из-за этого. Мы ведь могли провести эти семь лет вместе. Господи, что ты наделала. Как ты могла так поступить, – и он в бессильной злобе сжал кулаки, из правой ладони его тем временем ручьем хлестала темно-красная кровь, пачкая стол и сервиз. Прежней пассивности как не бывало. Сейчас он ненавидел все на этом чертовом свете.
– Ты бы не смог потом меня отпустить, ты бы слишком привык ко мне.– произнесла Анна и тихо, очень тихо заплакала.
– Ты не знаешь этого! – в бешенстве взревел басом, разлетевшемся на все кафе Марк. Губы его дрожали, толстые синеватые жилы сплошь покрыли его шею и лоб, лицо медленно наливалось кровью, крупные слезы бежали по щекам, – Ты не могла этого знать! Ты все разрушила! Лучше бы мы никогда не увиделись! – и немного подождав, как будто обдумывая последние слова, едва слышно и очень спокойно проговорил. – я тебя ненавижу!
Еще пару секунд они смотрели друг на друга. Затем Анна встала и медленными, неверными шагами направилась к выходу. А Марк остался сидеть. Он еще долго сидел, тупо уставившись невидящими глазами в молочно-лазурную стену. Его бил озноб, хотя пот на его лице тек ручьями. Потом к нему подошел менеджер заведения – плотный бородатый мужчина лет сорока, в коричневых брюках и жилетке.
– Извините пожалуйста, вы кажется уже успокоились, – Марк посмотрел на него, не понимая чего тот от него хочет. – просто вы перепугали тут всех посетителей. Может быть вам лучше пойти, отдохнуть, а то время то уже. Поговорите со своей девушкой потом. Все будет хорошо
– Она мне не девушка, – спокойно проговорил Марк, догадавшись наконец, что от него хотят избавиться. – я ее просто трахал.
Он вытащил из портмоне пятитысячную купюру, при виде которой менеджер неприятно поморщился, и аккуратно, пытаясь не запачкать, положил ее на стол, потом так же медленно направился к выходу. Вдруг он остановился, вызвав тем самым приступ ужаса у менеджера. Развернулся:
– Закатите куда-нибудь под крышу Анну, – Увидев удивление на лице менеджера, тут же добавил. – мой мотоцикл. Там кажется дождь идет, он вымокает.
– А вы разве не на нем сейчас поедите? – Спросил в конец ошарашенный за вечер менеджер.
– Нет. Хочу немного пройтись.
Марк вышел из теплого здания, и его сразу обдало холодным ветром. Сильный дождь налетал вместе с порывами ветра, покрывал все его тело влагой, казалось забирался в самую его душу. Но Марк лишь иронически улыбнулся дождю и ночи, и пошел навстречу темноте.
Дверь в бар «Лагуна» с шумом распахнулась и тут же захлопнулась, пропустив внутрь теплого, уютного заведения молодого мужчину в мокрой одежде, и с мокрыми волосами, который сразу, не глядя ни на кого, направился к барной стойке. Подозвав бармена мужчина проговорил простуженным голосом, глядя куда-то между бутылками с алкоголем, стоящими на витрине:
– Сто грамм Джека Дениэлса пожалуйста.
Отхлебнув половину из рюмки, Марк ( ибо это был он) слегка поморщился, чувствуя, как терпкий напиток проникает в желудок, приятно обжигая пищевод. Он подумал, что пожалуй надо бы, как и подобает в таких ситуациях, хорошенько пораскинуть мозгами, понять насколько они с Анной отдалились, что у них произошло в кофейне, и возможно ли теперь их примирение. Он знал, что подумать об этом нужно, иначе он ее потеряет навсегда. Но разум его затуманился, отяжелел. Прошло семь лет, и все это время он обманывался в своих предположениях. «Господи, – подумал он. – какая же паршивая вышла ситуация». Теперь ему двадцать шесть, а ей уже пол года как двадцать восемь. Их невинно чистые юношеские чувства должны были быть раздавлены под сокрушающей тяжестью времени и событий, но этого почему-то не произошло. Хотя сейчас все это казалось Марку не столь важным, ведь наверняка у Анны осталось совсем немного времени, наверно каких-нибудь пара месяцев, может быть и того меньше. А что тогда будет с ним? Жить, как он жил раньше, он уже не сможет. «Похоже весь мир решил рухнуть ко всем чертям» – мелькнуло у него в голове и вызвало усмешку на губах, отвратительную, ядовитую усмешку, которой он пытался подавить приступ невыносимого отчаяния, крика души, бешено рвущегося наружу. Ему так захотелось расплакаться, что он едва удержался от столь сильного соблазна. Вместо этого
Тут размышления его приняли несколько иной поворот: стоит ли ему идти на примирение с Анной, имеет ли это смысл. Дело было не в нем, а в ней. После такой резкой выходки с его стороны останется ли она, такая гордая и самолюбивая, благосклонной к нему. Хоть их ссора в кофейне припоминалась ему очень смутно, как давний сон, все же он понимал, что своей реакцией напугал и ее и всех окружающих. И все же попытаться стоит. Да и Анна уже не та, что прежде. Это он понял благодаря ее предложению встретиться. Прежняя Анна никогда бы не пошла первой на такой, как она считала прежде, недостойный ее шаг. «Много же времени тебе понадобилось, чтобы переступить через свою гордость» – подумал меланхолически улыбаясь Марк, думая о семи годах, прожитых вдали друг от друга.
Все более погружаясь в свои печальные раздумья, все менее принимая участия в них, оставаясь простым зрителем, их созерцателем, его поразила одна мысль, поразила неожиданно, словно бы он шел в темноте по пустому пространству и со всего маху налетел на неприступную кирпичную стену: «А ведь я уже простил ее» – такова была суть этой мысли. В самом деле, как сильна была его ярость, его обида на Анну тогда, в кофейне. Теперь ни ярости, ни обиды не было, хотя он и сейчас ясно осознавал всю правильность и справедливость его негодования. Но злиться теперь не мог. «Я пожалуй уже простил ее» – не без доли сожаления еще раз подумал он. – «простил ей семь лет, безвозмездно утраченных. Ведь благодаря ей я теперь несчастен и, скорее всего, останусь таким до конца жизни». Только теперь он понял, насколько обманывался в своих убеждениях. Много лет он лгал себе, что выкинул мысль о встрече, о любых отношениях с этой роковой женщиной. Ему даже казалось иногда, что он ее ненавидит. Но стоило только слабой, еле живой надежде замаячить где-то на горизонте его разума, как он тут же уцепился за нее. Вот и сейчас он сменил гнев на милость, ненависть на сочувствие. Только вот осознав истинную природу своих ложных негативных чувств, осознав также наличие и чувств нежных, скрытых до этого момента где-то в глубине своего подсознания, и только сейчас проявившихся, он испытал разочарование. Уж слишком разительно они отличались от его собственных убеждений. Его огорчение было подобно огорчению Базарова, так детально прорисованного в одном из лучших произведений Тургенева, когда первый, несмотря на принятие душой основ нигилизма, вдруг влюбляется в женщину.
Задумавшись, он не заметил как к нему рядышком подсела прямо модельной внешности девушка. Он бы ее и не заметил, если бы та, пораженная такой наглостью, не осмелилась довольно грубо толкнуть его плечом. Марк уже хотел чертыхнуться, но заметив перед собой девушку, с усилием подавил желание. Безразличным взглядом, от которого однако не ускользнуло ничего, он окинул ее с ног до головы. Девушка была на редкость хороша; пышные темные волосы, завитые в локоны, напудренное лицо, крупные серьги с фальшивыми бриллиантами в красивых ушах, тонкая, с легким загаром кожа, тонкий красивый нос, большие карие глаза, в которых были вставлены, скорее всего, линзы, веющие хитростью и коварством, объемная, хорошо различимая под большим вырезом в платье и мерно вздымавшаяся при каждом вздохе грудь, тонкая, длинная шея, с пульсирующими по ее обеим сторонам маленьким жилками под кожей —все эти особенности должны были делать ее желанной для любого мужчины, следовавшего канонам нашего времени, в сущности сводящимся к одному простому требованию – желанию обладать. Если сравнить эту наглую даму с Анной, при этом относясь беспристрастно к обоим, очевидной победительницей выйдет первая. Но для Марка все преимущества его соседки по месту в баре так и остались необозримыми, он смотрел на них глазами индийского йога, признающего лишь внутренний мир, а не внешнюю красоту. Его безучастный взгляд еще сильнее взбесил молодую кокетку, из-за чего она, потеряв всякое душевное равновесие, устремилась в атаку на неприступные барикады.