Я, Всеслав (сборник)
Шрифт:
Под окнами раскинулась сырая питерская тьма. Вечером моросило, редкие фонари нависли над чёрным асфальтом распяленными инопланетянами. Пустынно – в городе до сих пор комендантский час, введённый после памятной июньской диверсии на Сортировке. Патрулей тоже не видно – они держат в основном окраины, центр города и деловые кварталы. Бывшие «спальники» брошены на поживу шакалам, но и они стараются крутиться где посытнее. Старые Луначарка и Культуры, застроенные в основном обветшавшими «кораблями», заселённые скромными обывателями, мало кого интересовали. Новые «приличные» дома расположились чуть дальше, вдоль Гражданского и Просвещения, где и крутились шакальи
Тихо. Темно. Август над Питером. Соня отошла от окна, поплотнее задёрнула шторы. Заснуть не удастся, это факт. Слишком близка цель, много месяцев терпеливого поиска, когда с муравьиной настойчивостью она перебирала груды старых документов, отыскивала свидетелей, накапливала данные – и всё это, не покидая привычного гламурного окраса, кислотных вечеринок, показов мод, аквапарков, кегельбанов, именуемых модным словечком «боулинг», и так далее и тому подобное. Девочка не имеет права выбиться из роли. Девочку никто не должен заподозрить.
– Мяу, – к ноге прижалось что-то тёплое и мохнатое. И вновь, уже сердито: – М-ммя-а-а-у!
Кот. Встал на задние лапки, передними опёрся Соне о колено и опять – пристально глядит в глаза, ну словно вот-вот заговорит.
– Да что с тобой?
На сей раз кот позволил взять себя на руки, но тихо сидеть не стал, беспокоился, всё норовил заглянуть в лицо, наконец затих, устроился рядом, прижавшись мохнатым тёплым боком к бедру хозяйки.
– Нет, ты ничего не съел… и съесть не мог… у ветеринара позавчера были… – бормотала Соня, пропуская меж пальцев мягкую шёрстку. Кот вывернулся, вскочил, поставив лапы на плечо и тыкаясь носом Соне в ухо. Попыхтел, словно ёжик, и свернулся на коленях, подозрительно глядя снизу вверх жёлтым глазом.
Вроде бы унялся.
И тогда Соня стала вспоминать – самое режущее, самое рвущее, нестираемое.
…Всё только-только стихло – на четвёртые сутки после начала того, что в «цивилизованных странах» именуется «гуманитарной интервенцией» или «операцией по установлению международного контроля». Где-то по окраинам ещё постреливали, но вяло; воинские части, расположенные вокруг города, просто распускались по домам, организованно (или не очень) сдав (а вернее, просто побросав) оружие. Офицерам, за немногим исключением, предлагали просто «не высовываться», в гарнизоны тупорылые зелёные грузовики с белыми звёздами на бортах завозили заокеанские армейские пайки.
Те же, кто оказался тем самым «исключением», просто исчезли, в большинстве случае успев прихватить с собой более или менее внушительные арсеналы. Впоследствии из них образовался костяк первого подполья. Самого непримиримого, самого упорного – и самого недолговечного. Они хорошо умели стрелять, но не более того. А требовалась конспирация, не угрюмые плечистые мужики, а такие, как Соня, тонкие девчонки в незримой броне из импортного «гламура».
…А на четвёртый день, когда подъевшие запасы горожане волей-неволей высунулись на опустевшие было улицы, прислушавшись к постоянно передававшимся призывам «ничего не бояться и возвращаться к привычным делам», с Лиговки донёсся тяжкий рокот, теперь знакомый многим, – смешавшиеся рёв мощных двигателей и лязганье гусениц, жующих в мелкую крошку угодивший под них асфальт.
Соня сама не могла понять, что же потянуло тогда людей на Невский. Что заставило выстраиваться вдоль тротуаров, напряжённо вглядывась в поворот возле Московского вокзала? Почему люди, вышедшие в поисках хлеба и молока,
Шло время, рёв не смолкал, он становился всё громче, словно неведомый зверь медленными шажками приближался к центру города. Люди стояли, вытягивали шеи, точно заворожённые; вот, наконец, пахнуло гарью, рокот и клацанье стали почти оглушающими, и с Лиговского проспекта, огибая по дуге воздвигнутый в самом центре площади Восстания памятник, появились танки.
Они двигались медленно, по четыре в ряд, занимая всю проезжую часть пустого проспекта. Низкие, с коробчатыми башнями, где красовались чёрные кресты с белой окантовкой. Нет, немного не те кресты, что двигались к этим же самым стенам осенью 41-го. Чуть другой формы; и армия называлась несколько иначе; а вот люди за рычагами «леопардов» говорили на том же самом языке.
Танки двигались с закрытыми люками, однако не все. Из башни правофлангового в первой четвёрке по пояс высунулся светловолосый офицер в чёрном комбинезоне и прищурившись глядел куда-то поверх голов собравшейся к тому времени толпы. Он не опускал взгляда: фасады домов на Невском занимали его явно больше.
За первой в смраде выхлопных газов проплыла вторая четвёрка мастодонтов, следом – третья. Бундесвер шёл по Невскому, пёр уверенно и нагло, твёрдо зная, что не распахнётся окно под крышей и оттуда не вырвется противотанковая граната, знал, что никто не направит в его ряды набитый взрывчаткой грузовичок, никто даже не кинется под гусеницы, замыкая контакты на «поясе шахида», несмотря на всю бессмысленность подобной акции. Да и от грузовичка-то, если разобраться, толку тоже немного.
Не побоялись нарушить все писаные и неписаные правила, думала Соня, невидяще глядя в стену своей отвратительно-моднявой квартирки. Ввели бронетехнику в город, в самый центр. А уж мы-то хорошо знаем, что происходит с бронетехникой, когда она вот так протискивается по узким старым улочкам.
Нет, не боялись устроители парада, ничего они не боялись, всё знали наперёд и знали твёрдо. Народ только толпился по сторонам проспекта, таращил глаза на проплывавшие мимо камуфлированные громады. Их оказалось много – не меньше двух сотен; мощнейший бронированный кулак, спешно доставленный сюда, похоже, для одной-единственной цели – этого «шествия гномов» по Невскому.
А ведь в благополучной Германии, думала Соня, забыв обо всём, наверняка ещё остались живые ветераны Второй мировой, хотя им далеко за девяносто. Ведь наверняка сидят сейчас у экранов в своих комфортабельных домах престарелых, сидят и смотрят на ползущую по Невскому колонну с такими знакомыми крестами на бортах башен, смотрят и пускают старческие слёзы, вспоминая себя, молодых, красивых и лихих, что вот так же катили на танках с крестами в сторону города с нелепым названием Leningrad, катили, да только чуть-чуть недокатились…
За танками двигалась мотопехота, кружили над городом вертолёты – а люди всё стояли, провожая взглядами серо-зелёные гробы на гусеничном ходу; и лишь когда на проспекте остались одни облака сизой гари, медленно, словно нехотя, стали расходиться. Мужчины старались не смотреть друг на друга, и даже отмороженные подростки из поколения пепси уже не так рьяно мели клешами асфальт.
Соня тогда тоже была там. «Операция по установлению международного контроля» застала её у бабушки, в старой квартире на Манежной площади; и Соня, тогда ещё школьница, не усидела взаперти. Она всё это видела. И запомнила – навсегда.