Я живу в октябре
Шрифт:
– Йес, – обрадовался Барри. – Дозорные приходить и говорить. Плохой Барри! Нельзя так делать Барри! Мы следить! Оказывается, красотка Инди станет одной из нас. А я чуть не заделал ей ребёнка! Я бы был отцом!
– Но только на месяц?
– Йес! Бат… Им всё равно. Говорят, ты стать папочкой.
Я засмеялся. Действительно, Барри никак не ассоциировался с семейной жизнью, да и просто с ролью отца. Скорее уж сам был пятидесятилетним шаловливым ребёнком. Удивительно, как некоторые приспосабливаются к нашей жизни. Представить невозможно, чтобы Барри мог унывать. Летает по всему миру, травит анекдоты, впутывается в истории.
Болтая обо всем на свете, мы сели в такси. Барри не скупился – он требовал довезти его до Красной площади. Таксист, косясь на меня (видимо, признав москвича), заломил несусветную цену. Наверняка сейчас ведёт машину и злорадствует, что удалось нахлобучить недотёпу-иностранца. На деле было обратное – бедняга-таксист в лучшем случае только подержит эти деньги в кармане.
Барри, перескакивая с русского на английский, рассказывал про почтовиков. На английском они назывались проще – «постман». Русский вариант мне нравился существенно больше – что-то между названием гриба и кадровиком. Почтовики – безобидные ребята, нашедшие себя в незамысловатом деле соединения разных людей из разных месяцев и даже лет. У них накопились свои традиции, учение. Что-то там про очистку кармы. Если бы они не пристращались к грибным экстрактам (вот, наверное, почему у меня такие ассоциации) и прочей наркоте, то были бы золото, а не люди.
Мне захотелось тоже рассказать какую-нибудь хохму. Я вспомнил байку Коршунова про орден олигархов с Рублёвки. Якобы у них там такая концентрация новусов, что этим объясняется высокое количество заказных убийств. На деле-то это не убийство, а желание объяснить выпадение новуса из жизни. На этом моменте мне, кстати, вспомнилось определение из девяностых – «новый русский».
– Хомо новус, нью рашенс. Окей?
Барри благосклонно покивал и тут же стал рассказывать сложную историю про мексиканских наркобаронов. Что-то про наркотики и расширение сознания в лунные дни. Я на всякий случай поддакивал, но ни черта не понимал.
– Что такое нагваль?
Барри попытался мне объяснить, но его русского явно не хватало.
– Это из Кастанеды, – подал голос водитель.
– Что?
– Читал Кастанеду недавно, – сказал таксист. – Нагваль – это человечий двойник, вроде тотема или ангела, типа того. А про наркотики я не понял, чудно твой америкос балакает. Якобы время прекращает течь. У меня при запое так бывало – меня нет, месяца нет и, сука, водки тоже нет. Слава богу, зашился.
«Вот так и рождаются слухи», – подумал я. Ляпнем что-то при обычных людях, потом оседает в головах на таинственных подкорках, которые никакими временными петлями не очистишь.
Но общую идею с помощью почитателя Кастанеды я уловил. Барри вещал о наркотических опытах мексиканцев, пытающихся сломать возвращение назад во времени. И у некоторых вроде как получалось раздвоиться – человек начинал жить обычной жизнью, а нагваль оставался во временной петле. Или наоборот. Я не совсем уловил, как это было связано с моей историей про Рублёвку, ну да ладно. Английский надо учить, вот что. Во всём мире пригодится.
– Куда ты после России?
Барри непонимающе уставился меня. Оказывается, я прервал его на очередной байке.
– Непал, – ответил он. – Бат ай хавент си Рашен…
– Ну, имея час-полтора, трудно даже до Москвы доехать, – заметил
– О, да, – согласился Барри. – Но консульство… Секрет пассенжд… Гуд!
Он с хитрым видом отсалютовал кулаком с вытянутым большим пальцем, став похожим на карикатурного немца с пивной кружкой из рекламы Октоберфеста.
На Красную площадь мы успели. Я с усмешкой наблюдал за священным трепетом, который охватил Барри. Он даже пытался по инерции делать фотографии. Хотя ни бумага, ни цифра не сохранят изображения.
– А Ленин работает? – спросил он.
– У нас давно другой президент, – пошутил я, но по недоумевающему взгляду быстро понял, что для коллекционера путешествий это неуместно.
– Поздно.
– Ага.
Возвращения Барри в родные пенаты я дожидаться не стал. Ему-то всё равно, а мне оказаться рядом с внезапно испарившимся иностранцем совсем не улыбалось: ещё целый месяц жить и хотелось бы обойтись без милиции. Так что я пожелал Барри счастливого пути и обязался свидеться в следующий раз, когда он «сможет победить консульство пораньше».
***
Планов на завтра у меня пока не было, и я стал их придумывать. Чем хороши временные петли в мегаполисах, так это тем, что можно годами находить что-нибудь новенькое. «Не пройтись ли мне по булгаковским местам?» – подумал я, вспомнив утренние хождения по книжному магазину. Найду пешеходную экскурсию, пообщаюсь с умными людьми, вживую посмотрю на места с чертовщинкой из «Мастера и Маргариты». Меня-то чертовщиной не удивить.
Через сквер с прудом я шёл уже совсем в ночи. На скамейках сидела с пивом местная гопота, светясь в темноте точками сигарет. На поверку это были безобидные ребята, увлекающиеся тяжёлым металлом. Мы с ними разок даже пили, когда мне совсем стало грустно.
Вдоль пруда бродила ещё одна пожилая парочка, но в основном ночные прохожие спешили домой – к семье и телевизору. Стандартный досуг среднестатических москвичей. Впрочем, что я так свысока думаю о них? Наверное, просто завидую – ведь у них есть будущее в большом привычном мире. А у меня?
Всё дело в полной луне. Плохо она действует на новусов, ох, плохо. И тут я заметил сидящую под тусклым фонарём девушку. Кажется, её я уже видел сегодня утром. Да, точно. Только выглядела она ещё более грустной, чем утром. Или мне показалось в полутьме? Во всяком случае, я не удержался и подсел рядом.
– Привет.
Она испуганно подняла глаза.
– Не бойся, – сказал я. – Меня зовут Алекс. Вообще-то Александр, но мне Алекс больше нравится. А тебе?
Она продолжала меня настороженно разглядывать, но уходить не спешила. Этот факт меня воодушевил.
– Мне нравится тут гулять. Особенно при луне. Удивительно, такая большая, яркая, так что все тёмные пятна морей. Ты знала, что на Луне есть моря?
– Я могла тебя раньше видеть?
Я вздохнул про себя. Что-то в последнее время часто встречается этот вопрос от моих подданных. Неужели всё-таки хомо новусы оставляют какой-то след в памяти обычных людей? Вот бы суметь это доказать. Тогда всё наше бытие приобретёт совершенно иное значение – мы сможем влиять на них! Пусть слабо, пусть наши слова будут неотличимы от дуновения ветра, но всё же. Вдруг истории про призраков, это отпечатавшаяся память о нас, пытающихся выйти на контакт? Надо будет продать эту историю Барри, он оценит. Эти мысли пролетели у меня в голове за считанные мгновения.