Я живу в октябре
Шрифт:
– Она приедет, и сама расскажет.
Он помолчал. Я слышал его дыхание.
– Завтра? – уточнил Павлик.
– А ты помнишь, как мы договорились?
– Да.
– Держи меня за руку. Даже во сне.
– Ага.
Хорошо, что он в том возрасте, когда сказку от были не отличить. Попробуй меня так кто-нибудь убедить – ни за что не поверю.
– Папа.
– Павлик…– с укоризной откликнулся я. – Пора спать.
– Я буду тебя держать.
– Правильно.
– И завтра увидим маму.
– Верно.
Я поправил одеялко.
–
Я улыбнулся. Теперь главное не уснуть мне. Ни с того ни с сего мне вспомнилось, как подростком ходил в лодочный поход. Один раз на плёсе нас настиг шторм. На самом деле, это, конечно был никакой не шторм, а просто очень сильный ветер. Но лодку болтало на волнах так, что становилось жутковато. Нас несло к берегу, как на парусах, и сложнее всего оказалось вписаться в каменистый берег.
Нет. Сон мне явно не грозил. Всё во мне готовилось к плаванью по лунной дорожке.
***
Я позвонил сам.
– Мы приплыли. Всё хорошо, Ритка.
– Он с тобой? – выдохнула она.
– Да!
Я слышал, как она всхлипывает.
– Всё хорошо, Ритка, – повторил я. – Не плачь.
— Это от счастья, – ответила она. – Ты не представляешь, чего я натерпелась.
– Мне тоже досталось, – сказал я.
– Бегу к тебе.
– Давай. Павлик по тебе очень соскучился.
Я выключил мобильник и осторожно заглянул в комнату. Павлик спал. Наконец-то меня стало отпускать напряжение. Получилось. Неизвестно, что будет дальше, но у меня получилось. «У нас получилось», – поправился я. Не знаю уж, какие тонкие настройки сработали. Но я чувствовал, что Павлик во сне будто прилипает ко мне, идёт за следом сквозь поток времени.
Полная Луна заглянула сквозь занавески в комнату. Сейчас её свет не казался ни жестоким, ни тревожным. Словно она тоже устала, как и я.
По кромке, почти по россыпи звёзд,
Я скольжу, не зная ответа.
Что несёт мне здешняя ночь?
Что я для этой планеты?[1]
– прошептал я, нанизывая по наитию слова.
***
Когда мне было пять лет, как сейчас Пашке, то время для меня было бездонной звёздной бочкой, из которой проливались потоком счастливые часы игры, растягивались тёплым плюшем минуты с мамой, тревожно томилось «надо немного подождать». А сейчас моё время словно деньги в дырявом кармане. Даже если оно и не утечёт незаметно в прореху, то всё равно карман невелик.
Куда эти годы улетели? Сам не понимаю. Павлик, когда вновь увидел маму после месячной разлуки, не слезал у неё с рук целый день до самого вечера. Да и сама Рита не желала отпускать его ни на минуту. Я себя чувствовал немного лишним.
Когда Рите пришло время возвращаться в сентябрь, то как-то буднично, почти не сговариваясь, мы решили сделать всё так, словно и не было этого месяца. Я даже не удивился, что Павлик уплыл вместе с мамой. Словно всё правильно, всё так и должно быть. Другого мнения придерживался Дозор.
Барышня с ласковым голосом (я наконец-то выяснил её имя – Алиса) плохо сдерживая волнение,
А какие тут подробности? Ну, захотел мальчик с мамой в сентябрь. Не маленький уже, сам в состоянии решить. Так и жили эти годы: Павлик иногда оставался со мной, но чаще отправлялся с Ритой. А Дозор обложил меня специалистами. Бедный Глеб в своей мотоциклетной коляске кого мне только не привозил за эти дни: и врачей, и психологов, и внезапно физиков-теоретиков. Поскольку найти лояльных Дозору специалистов в моём октябре было не так-то просто, то география приглашённых впечатляла: и европейцы, и азиаты, и представители Латинской Америки. Я особенно запомнил бразильского спеца, медика по образованию. Мы вместе с Глебом, бразильцем и нанятым переводчиком с португальского мотались по частным клиникам, просвечивая мою голову, чем только можно.
Любопытно, что Риту и Павлика никто из них не трогал. Я однажды спросил Алису, почему это так, на что получил логичный ответ:
– Случаи с мамами и детьми нам известны, а вот с папами – вы первый, Алекс.
Я чувствовал себя самую малость Гагариным. Жаль, что моя известность, хоть и приобретала черты мировой, но всё-таки оставалась в пределах Дозора. Глеб по-прежнему настойчиво рекомендовал мне помалкивать. Он, надо сказать, за эти годы изрядно сдал. Казацкие усы поседели, он часто и подолгу кашлял. Время, оно такое, неостановимое.
***
Изредка я бывал у Коршунова. Он особенно любил, когда я приходил к нему с Пашкой. По этому случаю бравый майор закупал гору игрушек и с удовольствием играл вместе с мальчиком. Сегодня у него оказался целый полк игрушечных солдатиков и большая пушка, из которой можно было палить по боевым порядкам. Коршунов сначала с профессиональным видом оборудовал позиции солдатиков, а затем, вместе с подпрыгивающим от нетерпения Павликом, выкатывал орудие, заряжал его и приказывал открыть огонь.
Под радостные детские вопли солдатики разлетались во все стороны, поражённые тяжёлыми пластмассовыми снарядами. Я в это время сидел на диванчике, пил чай и думал о том, что из Коршунова получился бы хороший дедушка.
Когда я ему это сказал, то дядя Кеша нахмурился и буркнул:
– Я и есть дедушка. У меня две дочки в Хабаровске остались. У каждой по девочке.
Я присвистнул.
– Ты никогда мне не говорил.
– А что тут говорить, – он помрачнел ещё сильнее. – Растить я их всё равно не смогу, сам понимаешь.
Он хотел продолжить, но Павлик нетерпеливо требовал продолжения игры.
– Сейчас-сейчас, – подобрел Коршунов и принялся расставлять солдатиков.
– Как ты, Алекс? – спросил он меня. – Справляешься?
– Крутимся. С Пашкой не соскучишься…
В начале цикла я приноровился брать Пашку за город. Мы ездили на несколько дней в разные подмосковные санатории, которые были нетребовательны к детским документам (иногда я делал виноватое лицо и сообщал, что свидетельство о рождении жена забыла положить; это срабатывало).