Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…
Шрифт:
Ради такого путешествия – первого путешествия за границу! – Татьяна согласилась бы на голове стоять.
Пройдя отбор, она достойно влилась в веселую компанию счастливчиков, которые так же, как и она, впервые (это было обязательным условием) отправлялись за пределы своей родины.
Татьяна до сих пор помнила то чувство эйфории, когда поезд тронулся с места, оставляя за собой перрон, на котором провожал ее нетрезвый отец, все время привлекавший к себе внимание громким голосом и установками «не скурвиться с этими фашистами».
В «Поезде дружбы» все были старше
Мужчины поснимали кольца, женщины хоть и оставили на себе эти знаки принадлежности кому-то, охотно флиртовали направо и налево, выбирая себе утеху на эти две недели.
Вся атмосфера была пропитана духом свободы. Но не той, о которой она пела в патриотических песнях. Это была свобода сорваться с катушек или с цепи. Женщины с плохо покрашенными волосами, с яркими синими тенями на веках, с ядовито-красным маникюром наконец почувствовали себя свободными от кастрюль и утренних подъемов на работу.
Поезд несло в неведомые края на волнах общего праздничного возбуждения. Татьяну тоже охватило это животное чувство дикой свободы – будто стадо баранов, которое теснилось на маленьком клочке земли, вдруг выпустили пастись на пастбище и оно, это стадо, толкая друг друга, повалило из узких ворот, мекая и вытаптывая все на своем пути.
У Татьяны тоже наметился завидный выбор. Руководитель группы, бывший комсомольский работник, старше всех по возрасту, довольно недвусмысленно прижимался к ней во время импровизированных вагонных радиоэфиров. Его влажные толстые пальцы перебирали позвонки на ее спине, скользили по коленям, пользуясь тем, что она не могла прервать песню.
Нужно было срочно определяться!
И она выбрала шахтера из Красного Лимана, который сразу сделал ей предложение выйти за него замуж. Ох… Но, по крайней мере, он был безопаснее других – не хватал ее за талию, не тащил в тамбур. Только смотрел восхищенным взглядом и мгновенно выполнял все просьбы.
Эти неудобства все же были мелочью по сравнению с той безумной радостью, которая нахлынула на нее, как только она переступила порог гостиничного номера. Собственного гостиничного номера в небольшом промышленном пригороде Берлина.
Перед торжественным ужином с сознательной немецкой молодежью им дали четыре часа свободного времени, и Татьяна отправилась бродить по улицам.
В городке проходило какое-то торжество. Толпа веселых шумных людей заполнила улицы и площади. На каждом пятачке происходило свое действо: играли оркестрики, стояли палатки, где каждый желающий мог взять цветные мелки и рисовать ими прямо на асфальте, на траве сидели и лежали местные жители, жуя гамбургеры и потягивая пиво из банок, в воздухе летали модели самолетов, в большом фонтане шли соревнования игрушечных лодок, которые запускали и стар и млад, небо бороздили воздушные змеи на разноцветных шнурах.
Татьяна бродила в толпе, как пьяная, пораженная, потрясенная атмосферой общей
Желающих было много. Почти все они пели ужасно, но уверенно и с огромным удовольствием. В какой-то момент взгляд ведущего встретился с удивленным и смущенным лицом Татьяны – и он махнул ей рукой, произнеся несколько непонятных фраз, жестом приглашая принять участие в импровизированном концерте.
Татьяна не колебалась. Вышла и сразу сообщила публике, что «нихт ферштейн», чем вызвала бурю оваций. Услышав, что она иностранка, да еще из Киева, публика зааплодировала еще громче – столько приветливых лиц Татьяна видела впервые. И решила петь.
Шепнула на ушко ведущему название песни – «Лили Марлен», свой коронный номер в школе. Тот удивленно и восторженно улыбнулся, бросился к оркестру. Музыканты тоже удивленно и приветливо закивали. Первые же аккорды вынесли Татьяну на гребень бешеного успеха.
Даже теперь, когда на ней серый костюм-тройка, куча поклонников, а софиты удачно подчеркивают в темноте ее высокие, как у Марлен Дитрих, скулы, она не испытывает такого острого и такого настоящего счастья, как тогда. Тогда, когда решила, что должна жить тут и только тут.
…Встала поздно. Собственно, «поздно» по меркам этой дурехи – «подкаблучницы» (если можно так выразиться о женщинах) Соньки со второго этажа или маниакальной чистюли Веры Власовны с первого.
Вера, по крайней мере, ходит на работу в местный оркестр, играет там на скрипочке, а Сонька могла бы спать вволю, наслаждаться жизнью. Ведь работу нашел только ее муж, и ей не нужно собирать себя по частям, чтобы вечером выглядеть свежей.
Сквозь прищуренные и припухшие веки Татьяна с отвращением оглядела свою комнату – у дверей валялись сапоги, на столе – бюстгальтер, содержимое косметички, скомканные деньги, которые она вчера выгребла из кармана мокрого пальто. За окном то дождь, то солнце – мерзкая неопределенность в погоде. Но, кажется, сапоги уже можно сменить на туфли.
Сегодня будет все, как всегда, – сначала душ, потом маска на лицо, пару часов дневного сна (если эта старая карга фрау Шульце не вызовет полотеров или еще каких-нибудь придурков, которые ухаживают за домом) – и она заблестит как новая копейка. И легкой походкой (которая ближе к ночи превратится в движение подбитого немцами танка) полетит на работу – красивая, загадочная и недосягаемая. Звезда!
Но блистать ей суждено не здесь. Хватит. Впереди – другие горизонты. И поэтому нужно потерпеть и не тратить много сил на этот черновик жизни. Скоро эта страница будет перевернута. Впереди – долгожданный контракт в Бельгии. Татьяна сгребла деньги, посчитала их, с довольным видом кивнула и спрятала в прореху на спине плюшевого медведя.
…К вечеру из-под глаз исчезли синяки, щеки порозовели, глаза профессионально заблестели. Все было, как всегда. Но что-то изменилось…
Татьяна подумала – что именно и почему? Неужели из-за разговора с хозяйкой – фрау Шульце?