Ябеда
Шрифт:
— Сказать, что не могу выполнить заказ?! — бешено заорал Мик.
Нина подпрыгнула.
— Я просто подумала…
Он шагнул к ней, придвинулся вплотную.
— Подумала? Что ты можешь думать? Ты ни черта не смыслишь, ни черта не соображаешь в моей работе.
— Я понимаю, насколько она для тебя важна. Знаю, сколько лет ты добивался заслуженного признания. Господи, да я ведь прожила с тобой почти все эти годы!
Нина отстранилась, но Мик угрожающе приблизился. От головы к сердцу протянулась ниточка страха, хоть сердце и отказывалось принять это чувство. «Это твой муж», —
— Не смей. — Мик отпрянул. Не дожидаясь, пока выключится кофеварка, выдернул кофейник, плеснул себе в кружку. — Просто не смей, — повторил он и вышел.
Нина смотрела, как он, расплескивая кофе, шагает через сад. У мастерской остановился, отшвырнул чашку. Та врезалась в дерево и мелкими осколками осыпала кусты.
— Мам, что тут у вас такое? — В дверях стояла заспанная Джози. — Крики, шум.
— Ничего особенного. — Нина сглотнула слезы. — Ну и сколько можно дрыхнуть?
— У меня каникулы, хотелось поваляться, — и потрясла пачку хлопьев, взвесила в руке пакет из-под молока и насупилась: — А что, молока нет?
— Где магазин, ты знаешь, — отрезала Нина и тут же пожалела. Нельзя отпускать Джози одну из дома. Во всяком случае, до тех пор, пока ситуация не разрулится.
— Отлично, пойду завтракать к Нат. По крайней мере, ее мама делает яичницу и блины!
Нина представила, как Лора с остервенением взбивает тесто, плюхает его на сковородку и сваливает на тарелку обугленный по краям блин. Повариха из Лоры никакая, на кухне она просто дает выход собственному раздражению.
Возмущенно задрав подбородок, Джози вышла и хлопнула дверью.
«Ну вот, оба. За какие-то пять минут меня оттолкнули и муж, и дочка. — Нина бессильно опустилась на корточки. — Может, они хотят мне что-то сказать?»
Глава 42
Через двадцать четыре часа после моей смерти меня качало и перед глазами плыло. Я здорово стукнулась головой. Не могу сказать, что именно пошло не так, в чем я ошиблась, хотя к советам прислушалась и досконально, насколько позволило время, изучила вопрос. Но факт оставался фактом: несмотря ни на что, я осталась в живых, эта часть прошла по плану. Остальное было не в моей власти.
Ни о какой больнице не могло быть и речи. В первый вечер я сидела перед ящиком в номере мотеля, таращила глаза в какую-то телевикторину, тряслась и не могла понять: почему я не в состоянии ответить на самые элементарные вопросы или, например, пересчитать гнусные цветочки на замызганных шторках? Стоило только вспомнить — и у меня едва хватало сил на вдох и выдох; я с трудом верила, что умерла.
Прочел ли кто-нибудь мое письмо?
Я откусила яблоко. Некоторое время назад женщина, которой я еще до конца не стала, сняла его с витрины супермаркета и отнесла на кассу в корзине, где уже лежали краска для волос, ножницы, печенье, сухофрукты, шоколадка и вода. Расплатившись наличными, я сложила покупки в багажник двадцатилетнего «форда-эскорт», за который на окраине города также было заплачено наличными перекупщику. Вопросов он не задавал.
В дверь постучали. Я обмерла, и ребра стянуло болью. Ткнув пальцем в кнопку телевизионного пульта, я убрала звук, погасила настольную лампу, но было уже поздно.
— Эй, вы здесь? — В дверь забарабанили сильнее. — Откройте, милочка, — призывал женский голос.
Я сползла с кровати и, не снимая цепочки, приоткрыла дверь. В узкую щелку пахнуло сигаретным дымом.
— Да?
— Хотела проверить, милочка, у вас все в порядке? — В коридоре стояла регистраторша мотеля.
Я нахмурилась, по привычке подняла руку, чтобы заправить за ухо волосы, которых уже не было.
— Да, все хорошо.
Мне было плохо и совершенно не хотелось знать, с чего вдруг она переполошилась. Лучше всего побыстрее закрыть дверь, но она подставила ногу. Крупная тетка.
— Просто когда вы регистрировались, вы вроде как были чем-то расстроены. И встревожены. Вроде как что случилось.
— Нет, все в порядке. Правда. — Я даже улыбнулась, прежде чем потянуть дверь на себя, но нога мешала по-прежнему.
— Вы были у доктора насчет… этого? — Она прикоснулась к своей щеке.
— Пустяки, — ответила я. — Через пару дней заживет.
— Ну, коли так, милочка… Ладно. — Она собралась уходить, но вдруг передумала. — Просто у нас иногда останавливаются женщины, которых… собственные мужики отколошматили…
— Что вы, ничего подобного. А это… ерунда, упала с велосипеда. Спокойной ночи.
На этот раз дверь закрыть удалось.
Я снова легла, но спать не могла. Слушала, как подъезжают и уезжают машины, как за стеной болтают постояльцы. Слушала, как ночью вываливаются из пивной на улицу поздние посетители и как поет радио, заглушая мои рыдания.
Утром я нацепила уверенное выражение лица (моего нового лица) и позвонила. Надо было позаботиться о дальнейшей жизни.
Женщине лет шестьдесят, да еще с хорошим хвостиком. Она открывает дверь и оглядывает нас с головы до ног, подмечая все, вплоть до диктофона в руках у Эдама и сумки у меня на плече.
Несколько мгновений она переводит глаза с Эдама на меня и обратно, но ничем себя не выдает. Только чуть дольше задерживает взгляд на мне, и я отчаянно ломаю голову — как, судя по всему, и она. Ее лицо мне знакомо, но откуда, вспомнить не могу.
— Спасибо, что согласились поговорить. — Эдам жмет ей руку.
Ее седые волосы стянуты в такой тугой пучок, словно его не распускали десятилетиями. Испуганное выражение разгладило все морщинки на напудренном лице. Несмотря на всю суровость и угловатость, на строгую прическу и стиснутый рот над крупным мужским подбородком, есть в ней какая-то мягкость. Эта мягкость слышна в голосе, когда она отходит в сторону и пропускает нас в дом:
— Сюда, пожалуйста.
Нас провожают в маленькую гостиную. В камине полыхает уголь, дышать нечем. Хозяйка знаком предлагает нам присесть на крошечный диванчик, заботливо укрытый пледом, а сама устраивается в единственном кресле у огня.