Яблоко по имени Марина
Шрифт:
— Какая, киса, ты красивая, — продолжал гость. — Ну, чего боишься? Иди ко мне…
Марина насмешливо посмотрела на лейтенанта и прыснула в кулачок:
— Вы с нашей Дунькой пришли знакомиться? Так она у нас девушка серьезная, недоверчивая. Знает: каждый может мурку обидеть…
— Нет, — растерялся гость. И непонятно, к чему относилось его «нет» — то ли к знакомству с мурлыкой, то ли к тому, что он кошек не обижает.
— Я вообще-то по делу пришел, — поспешно уточнил он. — А тут гляжу, такая краля сидит! Очень похожа на кошку моей матери.
Он еще
— Володя, книга куда-то запропастилась. Наверное, Лиля ее на летней кухне оставила. Пойду там поищу…
Дядя Володя хотел идти с ним, но папа отмахнулся:
— Сиди! Марина, может, чаем его напоишь?
— С удовольствием, — откликнулась Марина. — Вы, Володя, как любите чай — с молоком, сахаром, вареньем?
— Я люблю свежую заварку, — ответил Володя. — Мама всегда добавляла в нее мяту, чабрец, другие травы. Но тут, в вашем поселке, это не в обычае…
— Паша, сорви мяты в саду, — попросила меня Марина. — И чтобы с цветочками!
Володя смутился, пробормотал, что совсем не обязательно и всякое такое, но я его уже не слышал.
Для меня любая просьба Марины — что-то выше приказа, закона, ну, не знаю, как и объяснить, — одно удовольствие, в общем, делать то, что она хочет. И видеть, как она улыбается, потому что ей приятна твоя расторопность, и суетня, и старание. И от всего этого ты, кажется, становился чуть-чуть лучше и значительнее.
Чай с мятой оказался вкусным, ароматным, и дядя Володя сказал, что готов пить его каждый день. Он и в самом деле стал часто к нам наведываться, но самовар включали все реже и реже, потому что Марина и дядя Володя уходили или в кино, или на танцы, или просто гуляли. И пока девушка не возвращалась, я лежал в постели, прислушивался к звукам улицы и лаю собак — ждал, когда квартирантка по своему обыкновению тихонько откроет дверь, пронзительно скрипевшую петлями, набросит крючок изнутри и, не включая света, прошмыгнет в свою комнату. Но всякий раз она наступала на хвост бедной Дуньке, которая почему-то не догадывалась, что человек в темноте видит плохо, и, как на грех, укладывалась спать на половике перед Марининой дверью.
Я облегченно вздыхал и тут же проваливался в крепкий мгновенный сон. Я очень боялся, что на Марину набросятся бандиты или еще хуже — она упадет в яму, которую выкопал неподалеку от нашего дома прораб Иван Морозов. Он со стройки специально бульдозер пригнал.
В яме теперь копилась дождевая вода, и когда наступит засуха — все взрослые ее очень боялись — будет чем поливать огурцы и помидоры. Марина в темноте видела плохо, она страдала куриной слепотой, так что запросто могла бы бултыхнуться в вырытую яму.
Дядю Володю я почему-то не брал в расчет, хотя он, скорее всего, провожал Марину до самой калитки. И вообще, дядя Володя, по моему убеждению, дружил с папой, а с Мариной просто ходил в кино — ну, как я, например, с соседской Зойкой за компанию, и не обязательно же возвращаться вместе, тем более, что дядя Володя жил в гарнизоне, до которого пилить и пилить на своих двоих в сторону, противоположную от нашего
И я, конечно, очень удивился, когда в одну из ночей услышал, как Марина прошмыгнула к себе, а потом открыла окно. Комары же налетят!
Что-то шуршало, стукало, звякало в Марининой комнате, и еще мне почудилось: шепчутся два человека. Один голос вроде как женский, а второй — мужской, и у женщины, видно, то ли зубы разболелись, то ли что-то еще, потому что она временами тихо стонала, приглушенно вскрикивала, будто подушкой рот затыкала.
Проснулся папа, прошлепал на кухню, шумно попил воды, зажег спичку и, наверное, закурил. Заядлый курильщик, он даже специально вставал ночью, чтобы подымить «Беломором». В Марининой комнате все стихло, папа прошлепал обратно в спальню и, видно, нечаянно разбудил маму, потому что она громко сказала: «Ты что бродишь? Давай, спи!».
А утром я стал мужчиной. Случилось это внезапно, и только спустя несколько лет я понял, что Марина, по большому счету, — моя первая женщина.
Утром меня разбудил Бармалей. Он вскочил на забор как раз напротив моего окна и так заливисто кукарекнул, что Дунька, спавшая у меня в ногах, зашипела и кинулась наутек. Я открыл глаза. В щель между шторами пробивался столб света, в котором плясала солнечная пыль. Золотые точки вспыхивали, складывались в замысловатые узоры, которые через секунду-другую распадались, чтобы соединиться в новые сверкающие мимолетные рисунки.
Калейдоскопическое движение пылинок завораживало, и мне казалось, что они не простые, а волшебные, что это озорной ветерок сдул пыльцу с чудесных цветов в далекой-предалекой сказочной стране. Их сверкающее облачко путешествовало-скиталось по синему небу, делаясь еще ярче, пока внезапно не начался проливной дождик. Тот самый, который шел, когда я стоял у калитки, не решаясь ее открыть: по одну сторону ее о землю бились частые алмазные слезинки, а по другую — за моей спиной сияло солнце и никакого дождя не было. Удивительное и чудесное зрелище!
Дождинки пахли только что скошенной травой, свежим ветром, далекими кострами и ароматом неведомых стран, головокружительных приключений, загадок и тайн. Может быть, они перемешались с золотистой пыльцой сказочных цветов. Иначе отчего бы дождик так ослепительно сверкал и пел?
Размышляя над таким важным вопросом, я перевел взгляд на потолок. Давно не беленый, он кое-где покрылся трещинами. Меня они тоже интересовали. Соединяя их корявые линии, едва приметные штрихи и пунктиры, я конструировал удивительные картинки: получался то роскошный дворец, то сторожевая башня на горном утесе, то длиннокрылая птица — скорее всего, альбатрос, но чаще всего у меня выходил пышный букет дивных цветов. Если бы он превратился в настоящий, его не стыдно было бы подарить Марине. Впрочем, нет, я постеснялся бы его преподнести ей. Я поставил бы букет на ее подоконник — Марина проснулась бы и очень удивилась, обнаружив у себя такую красоту. Целый день она бы гадала, от кого такой сюрприз. А я бы ни за что не признался! Мне приятно уже то, что Марине цветы явно понравились.