Ячейка 21
Шрифт:
– Эверт тебе рассказывал о том, что случилось с Бенгтом?
– Я задавала ему вопросы. Но он рассказал не больше, чем было в газетах.
– Вообще ничего?
– Не нравится мне этот разговор.
– И ты не спросила Эверта, почему та проститутка требовала, чтобы приехал именно Бенгт?
Она молчала. Долго.
Он не спешил задавать другие вопросы. Главный он уже задал.
– Что ты несешь?
– Вы с Эвертом говорили, почему она убила именно Бенгта?
– Ты что-то знаешь?
– Я у тебя спрашиваю.
Она не сводила
– Нет.
– И ты не поинтересовалась?
И тут она вдруг расплакалась. Сидела сжавшись в комок, маленькая, несчастная, задавленная горем.
– Я интересовалась. Спрашивала у него. Но он ничего не сказал. Ни слова. Несчастный случай. Вот что он ответил. Это могло случиться с кем угодно. А случилось с Бенгтом.
Кто-то подошел к нему сзади. Свен Сундквист обернулся – это была девочка, младше Йонаса: пяти, может быть, шести лет. Она вышла из дома в белой рубашечке с коротким рукавом и розовых шортах. Остановилась перед мамой и заметила, что та плачет.
– Что случилось, мамочка?
Лена Нордвалль наклонилась к ней и сказала:
– Ничего, старушка.
– Ты плачешь. Это из-за него? Он дурак?
– Нет. Он не дурак. Мы просто разговаривали.
Девчушка в рубашке и шортиках обернулась, и на Свена уставились огромные глаза.
– Мама грустная. Папа умер.
Он сглотнул, улыбнулся и попытался выглядеть одновременно серьезным и приветливым:
– Я знал твоего папу.
Свен Сундквист молча смотрел на женщину, которая четыре дня назад осталась одна с двумя детьми. Он понимал ту боль, которую она чувствовала. Понимал, почему Эверт предпочел спасти Лену от позора и почему решил, что ей эта правда не нужна.
Эверт Гренс не мог дождаться завтрашнего дня. Он тосковал по ней.
В воскресенье машин на улицах мало и через город можно проехать быстро. Улица Вэртавэген совсем безлюдная, и он поставил Сив, вторил ее высокому голосу и дошел до припева, когда ехал по мосту Лидингё, не замечая дождя, который вдруг снова принялся моросить.
Всегда пустая стоянка была переполнена. Он сперва ничего не понял и подумал, что заехал не туда, но потом вспомнил, что ни разу не был здесь в воскресенье – обычный день посещений.
В регистратуре его встретили удивленными взглядами: сиделки и узнавали его, и не узнавали. Он пришел не как обычно, его ждали только завтра. Он улыбнулся сиделке и, смеясь ее изумлению, пошел привычным путем в палату. Сиделка окликнула его: «Постойте!»
– Ее там нет.
Сперва он не расслышал, что она сказала.
– Ее там нет. В ее комнате.
Он стоял как вкопанный. Снова переживал тот день, когда она умерла, а потом вернулась к жизни. К такой вот жизни. Чувствовал, что снова умирает вместе с ней.
– Она на террасе. Сегодня воскресенье. У них послеобеденный отдых. Мы стараемся, чтобы они больше времени проводили на воздухе. А сегодня погода совсем летняя. Там большие зонтики от солнца.
Он
– Сами понимаете, как полезно дышать свежим воздухом. Она очень рада.
– Почему ее нет в комнате?
– Простите?
– Почему ее там нет?
У него закружилась голова. Прямо у входа стоял стул, и он рухнул на него, снял пиджак, положил на колени.
– Все хорошо? – Сиделка присела рядом на корточки. Он посмотрел на нее:
– На террасе?
– Да.
Четыре огромных зонтика с рекламой мороженого занимали большую часть террасы. Эверт узнал двоих санитаров и всех, кто сидел в креслах-каталках.
Она сидела в серединке. С чашкой кофе на столике и булочкой с корицей в руках. Она смеялась как ребенок, он слышал ее смех, несмотря на стук дождевых капель по зонтикам и песню, которую они распевали хором. Он подождал, пока допоют, это была песня Таубе. [24]
24
Эверт Таубе (1890–1976) – шведский шансонье.
Направился к ним, и плечи и спина у него вымокли под дождем, пока он дошел.
– Привет.
Он обращался к одной из сиделок – женщине в белом халате примерно одного с ним возраста. Она приветливо улыбнулась в ответ:
– Добро пожаловать. А ведь сегодня воскресенье!
Она повернулась к Анни: та смотрела на них, но не узнавала.
– Анни. К тебе посетитель.
Эверт подошел к ней, погладил, как обычно, по щеке:
– Можно, я ее заберу? Нам просто надо поговорить. У меня хорошие новости.
Сиделка поднялась и сняла колеса каталки с тормоза:
– Само собой. Мы тут уже давно. Так что господину посетителю совсем не обязательно сидеть тут среди каталок.
Сегодня она в другом платье. В красном. Он купил его сам, правда, давно. По-прежнему шел дождь, но уже не такой сильный. Пол на террасе между зонтиками и краем крыши едва намок. Он повез кресло-каталку через входные двери и холл прямо к ней в комнату.
Они расположились как обычно.
Она посреди комнаты, а он рядом с ней на стуле.
Он снова погладил ее по щеке, поцеловал в лоб. Нащупал ее руку, пожал ее, и она даже как будто ответила.
– Анни.
Он взглянул на нее, чтобы убедиться, что она смотрит прямо ему в лицо, и только тогда продолжил:
– Все кончено.
Час дня. Дмитрий пообещал ей в это время целый час передышки. Она все утро раздвигала ноги, начиная с первого клиента. Того, что плевал на пол. И она должна была ему улыбаться, пока слизывала плевок.
Она плакала.
Семь мужчин побывали у нее после него. И еще четверых осталось обслужить. Двенадцать человек каждый день. Последний должен явиться сразу после половины седьмого.