Яд Борджиа [Злой гений коварства]

Линдау Мартин

– Отец, что все это значит? – спросила до крайности пораженная Лукреция.

– У тебя только одно средство спасти свою жизнь: выдай мне иоаннита без всяких условий! Или ты хочешь заставить меня предать все огласке и ворваться в твои покои с моими швейцарцами, чтобы найти в них этого иоаннита?

Лукреция молчала с досады, стыда и горя. Однако, это молчание подтверждало догадку ее отца. Он был жестоко потрясен и опустился в кресло, точно силы покидали его и ноги отказывались ему служить. Закрыв лицо руками, он воскликнул:

– Вот истинная небесная кара!

– Умертвите меня, но не подозревайте в подобных вещах, – сказала Лукреция задумчивым тоном,

словно ей не хотелось верить тому, что она слышала, и ее томило смутное предчувствие страшного несчастья.

В этот момент вошел Бурчардо. Он, дрожа от страха, доложил о приходе двух убогих старух из гетто, которые такими странными словами добивались доступа к Лукреции, что он пришел спросить, как она прикажет поступить с ними.

Не дав дочери распорядиться, чтобы евреек удалили, папа велел немедленно ввести их. Бурчардо тотчас явился назад с Мортой и Ноттой. Не замечая папы, или не обратив на него внимания, они бросились к Лукреции, ухватились за ее платье и принялись вопить, колотя себя в грудь.

– Мы снабдили тебя чудесным питьем, которое доставило тебе любовь твоего возлюбленного, – закричала Морта, – будь же и ты сострадательна к нам! В нашем доме схватили назарянина. Но ты пожалела наше дитя и сказала, что было бы святым делом показать бедняжке соблазнителя ее юности, чтобы успокоить ее отчаяние, ибо в своем безумии обманутая считала его мертвым, убитым предательской рукою. Мы сделали только это, но не более.

– Да, он расточает свое богатство, как приличествует воину, он очень богат, – подхватила Нотта, страшно ухмыляясь. – Но, прекраснейшая синьора, если ты согласна оказать милость ему и нам, то вот великолепнейший из его даров – эти драгоценные камни, доставшиеся ему при разграблении Капуи – возьми их себе.

– Венок с турнира! – воскликнула Лукреция, все себя от испуга и удивления, когда старые ведьмы, с плачем и жалобными стонами, положили к ее ногам венец из превосходных бриллиантов. – Что это значит? Не похитил ли арестованный в гетто христианин этих дивных драгоценных камней, чтобы подарить их своей возлюбленной?

– Нет, нет, только ты молчи, – возразила Нотта, и остальные слова были сказаны сестрами в один голос, как будто эти ведьмы не хотели уступить одна другой такого сладостного мщения. – Не разглашай о том, ведь пойманный синьор – рыцарь-монах, рыцарь Белого Креста Иоанна, которого назаряне называют святым.

У Лукреции вырвался полуподавленный крик, и, растерянно взглянув на папу, она воскликнула:

– Так его нет в вашем доме? Где же он, адские женщины?

– Его увезли узником из Рима, – отвечала Морта. – Сенатор сам судил его, и мы не можем узнать, что стало с ним и с нашим детищем – Мириам.

– Сенатор? Орсини? Узник! – задыхаясь, воскликнула Лукреция, а затем пошатнулась и упала без чувств к ногам папы.

Когда молодая женщина снова пришла в себя, то ее взор упал на Цезаря, который суетился, подавая ей помощь.

– Он казнен! Не ты ли убил его, палач? – закричала она. – Говори! Разбей мое сердце! Он умер?

– Этот бред действительно подтверждает рассказ Орсини, приведший меня в смущение, – ответил Цезарь, содрогнувшись перед злобой, которою сверкали глаза его сестры.

– Убийца! Прочь твою окровавленную руку! Но скажи мне, жив ли он. Если ты не скажешь, то заговорю я и покажу перед небом и землею, какое ты чудовище! – воскликнула Лукреция в сильнейшей ярости.

– Он не умер и ему не причинено никакого вреда, – поспешно ответил герцог. – Еврейка бредит. Просто нечестивые похоти иоаннита отдали его во власть Орсини, а

последний воспользовался этим случаем для нашего позора и отправил его в цепях в Феррару к его оскорбленному повелителю с неопровержимыми доказательствами его измены, если только это не было выдуманной шуткой. О, какой злополучный день!.. Он покрыл нас таким стыдом!

Лукреция была изумлена этой поразительной цепью событий, которые так быстро содействовали всем намерениям зачинщиков, и долго смотрела перед собою, погруженная в молчание. Цезарь не понял значения одолевавших ее мыслей и не мог удержаться от горького смеха. Смех, к его удивлению, встретил отклик у его сестры.

– А, так значит, вы поймали соблазнителя еврейской девушки, которого, говорят, убил злодей, не имевший себе равного на земле со времен Каина! – сказала Лукреция, скрывая, насколько хватало ее сил, действительную скорбь под видом другой. – Прошу вас, – продолжала она, обращаясь к папе, – если вы любили меня когда-нибудь, то прикажите вернуть негодяя и подвергнуть его заслуженной каре за его чудовищное преступление.

– Можно предоставить наказание иоаннита его повелителю, – возразил Цезарь, – вернуть же его нет возможности, если посланный за ним вдогонку не помчится с быстротою ветра. Теперь светает, а он был увезен из Рима час спустя после солнечного заката на самой быстроногой лошади, какую только можно было найти.

– Ах, догнать его решительно невозможно? – сказала Лукреция, причем ее прекрасное лицо удивительно просветлело. – Пусть он стремится к своему наказанию в Ферраре, а я подожду своего в Риме. Не осуждайте меня, не выслушав предварительно моих оправданий. Пошлите за сенатором Орсини, и пусть он предъявит свое обвинение. Если же мне не удастся опровергнуть его явными для всех доказательствами, то пусть я погибну, не оплаканная даже родным отцом.

– Сенатор в замке Святого Ангела, куда он явился по моему желанию, – сказал Цезарь. – Но какой прок удовлетворять его жажду мести и радовать этого человека видом нашего отчаяния?

– Все равно, пусть придет, – возразила Лукреция. Цезарь посмотрел на нее, как на помешанную, однако, ей не противоречил, и за Паоло Орсини был отправлен посол.

– Никого не выпускать отсюда! – распорядилась Лукреция, заметив, что еврейки, стоявшие на коленях, хотели потихоньку ускользнуть ползком. – Вы не должны возвращаться к себе, в гетто, с половинными вестями обо мне: ведь их и так ходит слишком много. Вам нужно получить более справедливое мнение о своей внучке, прежде чем вы вернетесь к приготовлению своих ядовитых снадобий. Не удивляйся, Цезарь! Дай мне только убедиться в справедливости рассказа этих старух, а тогда я с радостью разделю всякую участь, какая постигнет феррарского посланника. Бембо был его товарищем. Пусть же он будет свидетелем его разоблачения. Пошлите также и за ним!

Сам папа начал думать, что страх отнял рассудок у его дочери, однако, твердый и спокойный тон ее речи опровергал подобное подозрение.

Орсини явился вскоре в сопровождении троих чиновников, членов его суда, двоих инквизиторов и одного писца. Радость мщения, которую он испытывал, носила спокойный характер, потому что Паоло чувствовал себя удовлетворенным с избытком. Он вошел со смиренной церемонностью, обычной при появлении перед папой.

– Господин сенатор, – заговорила Лукреция, – как вы осмелились нарушить законы Рима, когда вы призваны перед всеми строго требовать их соблюдения? Как вы осмелились избавить рыцаря иоаннита от возмездия, положенного законом за то преступление, в котором он был изобличен?