Яд Борджиа
Шрифт:
– Он снова внизу, рядом со своими спутниками, он что-то рассказывает им, смотрите, они все кидаются к утесам с вашей стороны! – объяснял Макиавелли шуту.
В это мгновение до них донесся лай собак, отыскавших след.
Путники и монахи, как безумные, кинулись через реку, мелкую в этом месте, и один за другим быстро скрылись в темной расселине среди утесов.
– Голову даю на отсечение, они открыли путь святого в его отшельническую келью! – воскликнул Макиавелли.
– Берегись, Мигуэлото, если ты обманул меня, – пробормотал шут, а затем, бросившись как тигр, ловко перепрыгнул через лежавшего на мосту флорентийца и быстро стал спускаться по скалам.
Макиавелли поднялся в свою очередь, и спокойно пошел за ним. На берегу он наткнулся на
– Что случилось? – воскликнул флорентиец.
В ответ на это Бембо мог указать только на противоположные скалы, судорожно расхохотался и одновременно вытер мокрые от слез глаза.
Шут не стал терять время на расспросы, перепрыгивая с камня на камень, он достиг зияющей расселины, где свет факелов, громкие голоса в отдалении и непрестанный лай собак убедили его, что в пещеру был открыт безопасный путь. Последний образовался, вероятно, после землетрясения и длинным коридором вел прямо в пещеру.
Любопытного шута ожидало редкое зрелище. Пещера была значительных размеров и, будучи освещена бесчисленными факелами, сверкала спускавшимися сверху сталактитами, искрилась на блестящей поверхности базальтовых природных колонн и производила волшебное впечатление. На плоском выступе скальной стены виднелось изображение, в котором при известном напряжении фантазии можно было найти некоторое сходство с распятием, и на нем лежал человек, привязанный к нему ремнем, цепью и железным обручем. Вокруг него суетились рыцари, монахи и солдаты, изо всех сил стараясь разорвать державшие его путы. Над пленником тлелось, в некоем подобии жаровни, еще несколько головней, которыми он, по-видимому, производил таинственный свет, обративший на себя внимание рыцарей и, судя по его бледному и изможденному лицу, приведший их как раз вовремя, чтобы спасти его.
В отдалении стояли обе собаки, тихо подвывая и облизывая языком морды.
ГЛАВА VII
Макиавелли осторожно и, не спеша, шел за своим спутником, но цепь, приковывавшая несчастного Орсини к скале, была так крепка, что его спасителям еще не удалось разорвать ее, когда он вошел в пещеру.
Флорентиец внимательным взглядом окинул всю картину и остановил его на пленнике. Орсини был человеком во цвете лет, его фигура отличалась больше изяществом и соразмерностью форм, чем силой, но, вероятно, он был сильнее, чем казался. Черты его лица были строги, но тонки, а их подвижность и непрестанная смена света и теней указывали на сильные страсти, бушевавшие в нем. Несмотря на это, они по желанию могли преображаться в неподвижное спокойствие мрамора, с гневом отметавшее взор любопытного зеваки. Цвет лица Орсини можно было сравнить с тем оттенком, который принимает мрамор под влиянием горячих лучей южного солнца. Черные волосы еще больше оттеняли бледность его лица.
– Они действительно спасли эту непримиримую змею, это подлое отродье! – вполголоса проговорил шут Макиавелли. – Никогда ничего не буду предпринимать в этот день месяца, ибо слепой случай разрушил в этот день все, что было предусмотрено так мудро и так умно! Но погодите! Смотрите, в глотке у него пересохло, глоток воды оживит его. Я думаю, если я дам ему чего-нибудь выпить, это будет выглядеть просто обыкновенным милосердием с моей стороны.
– А чтобы студеная вода не простудила его, вы хотите добавить в нее немного восточного порошка, благодаря которому его желудок быстро разогреется? – спросил Макиавелли, вопросительно глядя на шута. – Но я не вижу здесь политической мудрости, – прибавил он. – По-моему, каждый правитель, желающий уничтожить врага, не должен пытаться делать это всевозможными способами, а избрать только один, иначе он может подвергнуться опасности пробудить сопротивление, которое может его же и уничтожить. Если вы не можете сразу убить врага, никогда не раньте его, в противном же случае вы будете сеять зубы дракона на собственную гибель. Пока вы не можете разом уничтожить весь род Орсини, было бы бесцельно раздражать
– По вашему дружескому совету, Никколо, тот, кто хочет утвердить за собой покоренное государство, должен истребить весь род изгнанных государей, – возразил шут. – Моя же власть вырвана мною у пленников святого престола.
– Вы, несомненно, избраны орудием, которое должно уничтожить мелких тиранов Италии, и объединить всю страну, – произнес дипломат. – Паоло Орсини, вне всякого сомнения, один из могущественных, а теперь, со времени изгнания Колонна, и самый могущественный супостат церкви, но тем не менее, я не считаю настоящий момент подходящим для его уничтожения.
– Никколо, – с презрительной улыбкой сказал шут, – у тебя больше умения советовать, чем действовать. Но ты был постоянно моим оракулом, и, кроме того, какой-то внутренний голос подсказывает мне, что и эта неудача, как и все другие, послужит моему благополучию. Паоло еще может пригодиться мне, я попробую натравить его на гордого феррарского франта. И кстати, зачем пожаловал сюда этот Бембо? Что он разнюхивает здесь?
– Я сам стараюсь выяснить это, – ответил Макиавелли.
– Итак, сейчас я не буду поить Орсини, – начал снова шут. – Кроме того, мне необходимо узнать, кто тот изменник, который оставил ему жизнь, и за которого я теперь должен делать его работу, угощая Орсини ядом. Однако, я сомневаюсь, чтобы синьор Паоло, не раз встречавшийся со мной на поле брани, где взоры проникают прямо в душу, не узнал бы меня в этом наряде. Мне также трудно скрываться, как солнцу.
– Нет, благородный господин! Никто не узнает в этом наряде, в этих рыжих волосах, в этом уродливом лице, великого герцога Романьи – возразил Макиавелли. – Кому из ненавидящих вас может придти мысль, что самый тонкий ум нашего времени может допустить глупость, и искать защиты в переодевании?
Но в это время их разговор был прерван радостными восклицаниями. Под могучими ударами Лебофора распалась, наконец, тяжелая цепь и пленник вскочил на ноги. Первым его желанием было броситься на колени перед распятием. Коленопреклоненный, он дал торжественный обет выстроить часовню святому Гвидобальду на месте своего чудесного спасения. Затем он поднялся и с живейшими выражениями вечной благодарности обнял своих спасителей.
– Мои сердце и душа, мои дворцы, мои поместья мои сокровища – все к вашим услугам, благородные рыцари! – воскликнул он. – Жизнь, которую вы спасли, принадлежит вам, и кроме любви к моей невесте, нет ничего, чего бы я ни отдал друзьям в благодарность за то, что они сделали для меня.
– Это единственное условие мы не будем оспаривать у вас, благородный синьор, тем более, что оно служит, по-видимому, талисманом против несчастья, – с саркастической улыбкой произнес иоаннит. – Но ваша благодарность должна принадлежать более всего милосердному доминиканцу, который привел нас сюда, чем нам, так как это предприятие было для нас только удовольствием.
– Доминиканец? – с удивлением воскликнул Орсини. – Тогда это был мой ангел-хранитель, которого послала мне моя Покровительница, Пресвятая Дева в церкви Санта Мария Маджиоре. И Ей я отслужу торжественную мессу и поставлю пятьдесят свечей из турецкой амбры.
– От Санта Мария Маджиоре! – пробормотал шут. – Да, конечно, потому что образ Пресвятой Девы в той церкви так похож на его прекрасную невесту.
– Возможно! Я слышал, что это несравненное произведение Леонардо да Винчи писал с вашей матушки, синьоры Ванацци [10] , – прошептал Макиавелли своему спутнику, который дрожал всем телом.
10
Ванацци де Катаней – возлюбленная Родриго Борджиа (затем папы Александра VI). Александр VI имел от нее пятерых детей – двое первых – Цезарь и Лукреция.