Яд Борджиа

Линдау Мартин

Лукреция была удивлена, но ей не хотелось показаться перед своим возлюбленным истомленной и бледной после бессонной ночи, и потому она извинилась перед отцом, велев сказать ему, что не может прийти. Однако, на это последовал еще более настоятельный приказ явиться в папские покои, и Лукреция поспешила к отцу, даже не переодевшись. При входе и нему ее крайне поразил и встревожил его первый вопрос о том, куда девался иоаннит. С солнечного заката накануне он исчез из своих покоев, и перепуганный Бембо подтверждал это известие.

Страх и замешательство Лукреции при этом известии, казалось, усилили

до крайности гнев папы. Александр высказал намерение отправиться лично на поиски иоаннита, чтобы узнать, по какой причине тот спрятался во дворце, но затем без видимой связи с предшествующими словами приказал позвать Фаустину. Лукреция запинаясь сообщила, что кормилица исчезла.

Это явно усилило волнение папы и он воскликнул своим страшным голосом, испугавшим даже Лукрецию:

–  Ну, так где же он? Это невероятно, хотя до нас дошли странные рассказы о его лицемерном поведении и распутстве. Фиамма... молодая еврейка... ты слышишь?

–  Клянусь своей жизнью и честью, - с большим жаром сказала Лукреция, все это - отвратительные наветы, придуманные его врагами, чтобы вооружить вас против него.

–  А кто сказал нам не дальше, как вчера вечером... Слушай, Лукреция, твоя Фаустина - так мне сообщили - искала защиты у Орсини. Нет ли у нее на языке чего-нибудь такого, о чем охотно послушали бы враги? Несчастная, где иоаннит?

–  Клянусь всеми святыми, я сама желала бы знать это, чтобы успокоиться относительно его безопасности, - ответила молодая женщина с горячностью, поколебавшей подозрение папы.

–  Однако, что означает твой все разгорающийся румянец?
– продолжал он после некоторой паузы.
– Послушай, Лукреция, я хочу узнать самое худшее и, пожалуй, это необходимо, чтобы спасти наше имя от величайшего позора. Мне говорят, будто иоанниту |было поручено разузнать здесь нечто такое, что могло |бы беспрепятственно содействовать твоему браку с его повелителем, английский рыцарь подтверждал это раньше, да и меня уверяют, Лукреция... Но если ты |в самом деле такая презренная, какою я не хочу тебя назвать, то сознайся, по крайней мере, вовремя, чтобы я успел помешать предателю вернуться со своими хвастливыми речами в Феррару и покрыть нас вечным стыдом и позором, сделать всеобщим посмешищем.

–  Отец, что все это значит?
– спросила до крайности пораженная Лукреция.

–  У тебя только одно средство спасти свою жизнь: выдай мне иоаннита без всяких условий! Или ты хочешь заставить меня предать все огласке и ворваться в твои покои с моими швейцарцами, чтобы найти в них этого иоаннита?

Лукреция молчала с досады, стыда и горя. Однако, это молчание подтверждало догадку ее отца. Он был жестоко потрясен и опустился в кресло, точно силы покидали его и ноги отказывались ему служить. Закрыв лицо руками, он воскликнул:

–  Вот истинная небесная кара!

–  Умертвите меня, но не подозревайте в подобных вещах, - сказала Лукреция задумчивым тоном, словно ей не хотелось верить тому, что она слышала, и ее томило смутное предчувствие страшного несчастья.

В этот момент вошел Бурчардо. Он, дрожа от страха, доложил о приходе двух убогих старух из гетто, которые такими странными словами добивались доступа к Лукреции, что он пришел спросить, как она прикажет поступить

с ними.

Не дав дочери распорядиться, чтобы евреек удалили, папа велел немедленно ввести их. Бурчардо тотчас явился назад с Мортой и Ноттой. Не замечая папы, или не обратив на него внимания, они бросились к Лукреции, ухватились за ее платье и принялись вопить, колотя себя в грудь.

–  Мы снабдили тебя чудесным питьем, которое доставило тебе любовь твоего возлюбленного, - закричала Морта, - будь же и ты сострадательна к нам! В нашем доме схватили назарянина. Но ты пожалела наше дитя и сказала, что было бы святым делом показать бедняжке соблазнителя ее юности, чтобы успокоить ее отчаяние, ибо в своем безумии обманутая считала его мертвым, убитым предательской рукою. Мы сделали только это, но не более.

–  Да, он расточает свое богатство, как приличествует воину, он очень богат, - подхватила Нотта, страшно ухмыляясь.
– Но, прекраснейшая синьора, если ты согласна оказать милость ему и нам, то вот великолепнейший из его даров - эти драгоценные камни, доставшиеся ему при разграблении Капуи возьми их себе.

–  Венок с турнира!
– воскликнула Лукреция, все себя от испуга и удивления, когда старые ведьмы, с плачем и жалобными стонами, положили к ее ногам венец из превосходных бриллиантов.
– Что это значит? Не похитил ли арестованный в гетто христианин этих дивных драгоценных камней, чтобы подарить их своей возлюбленной?

–  Нет, нет, только ты молчи, - возразила Нотта, и остальные слова были сказаны сестрами в один голос, как будто эти ведьмы не хотели уступить одна другой такого сладостного мщения.
– Не разглашай о том, ведь пойманный синьор - рыцарь-монах, рыцарь Белого Креста Иоанна, которого назаряне называют святым.

У Лукреции вырвался полуподавленный крик, и, растерянно взглянув на папу, она воскликнула:

–  Так его нет в вашем доме? Где же он, адские женщины?

–  Его увезли узником из Рима, - отвечала Морта.
– Сенатор сам судил его, и мы не можем узнать, что стало с ним и с нашим детищем - Мириам.

–  Сенатор? Орсини? Узник!
– задыхаясь, воскликнула Лукреция, а затем пошатнулась и упала без чувств к ногам папы.

Когда молодая женщина снова пришла в себя, то ее взор упал на Цезаря, который суетился, подавая ей помощь.

–  Он казнен! Не ты ли убил его, палач?
– закричала она.
– Говори! Разбей мое сердце! Он умер?

–  Этот бред действительно подтверждает рассказ Орсини, приведший меня в смущение, - ответил Цезарь, содрогнувшись перед злобой, которою сверкали глаза его сестры.

–  Убийца! Прочь твою окровавленную руку! Но скажи мне, жив ли он. Если ты не скажешь, то заговорю я и покажу перед небом и землею, какое ты чудовище!
– воскликнула Лукреция в сильнейшей ярости.

–  Он не умер и ему не причинено никакого вреда, - поспешно ответил герцог.
– Еврейка бредит. Просто нечестивые похоти иоаннита отдали его во власть Орсини, а последний воспользовался этим случаем для нашего позора и отправил его в цепях в Феррару к его оскорбленному повелителю с неопровержимыми доказательствами его измены, если только это не было выдуманной шуткой. О, какой злополучный день!.. Он покрыл нас таким стыдом!