Яд для Наполеона
Шрифт:
Губернатор острова воспротивился тому, чтобы на могиле было высечено «Наполеон», останки погребли под плитой без надписи и обнесли безымянную могилу обнесли скромной деревянной оградой.
Девятнадцать лет спустя
Эпилог
Вечером 14 декабря 1840 года, в десятиградусный мороз, многолюдная
Гроб, освещенный со всех сторон лампадами, находился на палубе корабля «Ля Дорад», пришвартовавшегося к пристани Курбевуа. На набережной ветераны, братья Наполеона по оружию, ежась от холода, терпеливо ждали сигнала, чтобы выстроиться в почетный караул и отдать дань уважения своему императору. Что значили для них еще несколько часов ожидания по сравнению с предыдущими девятнадцатью годами? Израненные в сражениях, уже старые и больные, в былые времена они составляли цвет одной из самых грозных армий в истории. Теперь одни из них пытались спрятаться от пронзительного ветра у стен единственной постройки — деревянного павильона, наскоро сколоченного, чтобы уберечь от непогоды императорский катафалк; другие, как некогда на походном бивуаке, грелись вокруг костров или, закутавшись шарфами, прохаживались, чтобы разогнать кровь.
Ровно в девять утра прогремели пушечные залпы и повсюду загудели колокола. Под торжественный звон гроб по сходням перенесли на набережную и водрузили на погребальную колесницу. Молодые люди из Латинского квартала вдруг грянули «Марсельезу». Толпа поддержала студентов, и траурный кортеж под пение многотысячного хора двинулся в путь — от моста Нейи до Дома Инвалидов.
Колесница, которую везли шестнадцать коней в бархатных попонах и золоте, представляла собой поистине монументальное сооружение. В длину, равно как и в высоту она достигала десяти метров, в ширину — пяти и весила тринадцать тонн. Покрывавший ее сверху донизу полог — огромное полотнище прозрачной ткани фиолетового цвета — был весь вышит фигурками пчел. Впереди шествовал отряд жандармерии Сены, позади — муниципальная гвардия Парижа и копейщики.
Не переставая звонили колокола в церквах, салютовали артиллерийские орудия.
Над Парижем кружился снег.
Люди, запрудившие улицы на
Пройдя под Триумфальной аркой, кортеж вступил на Елисейские поля и двинулся меж двух рядов белокаменных изваяний. Некоторые плакали, не в силах сдержаться. Другие преклоняли колени. Отдельным счастливчикам удавалось поцеловать край драпировки проезжавшего мимо катафалка.
Наконец из-за туч вышло солнце. Стоявшая в толпе высокая женщина в траурной одежде подняла с лица вуаль. Ее сопровождал спутник — элегантный, хотя несколько манерный старик солидной комплекции со шрамом на щеке. Колесница приблизилась, и дама извлекла из-за высокого выреза платья золотую подвеску в форме крохотного цилиндра. Благоговейно прижала ее ладонью к груди. И замерла в такой позе, пока не проехала колесница.
Мужчины, с интересом поглядывавшие на даму, не могли определить возраст по ее бледному, мраморной белизны лицу и думали, что перед ними, скорее всего, молодая вдова. Никому и в голову не приходило, что супруг мадам Ласалль скоропостижно скончался от таинственного недуга восемнадцать лет назад.
Когда траурная процессия прошла, старик, не желая отвлекать даму от тяжких дум, опустил голову и принялся рассматривать свои ухоженные руки. Между тем дама набросила на себя вуаль и собралась уходить.
Никто не знал ни имени, ни причины скорби дамы в черном с лицом юной девочки, но один ее вид внушал уважение, и толпа невольно расступалась, давая ей дорогу. Наконец дама села в поджидавшую ее карету, и карета медленно покатила по запруженной людьми улице.