Яд любви
Шрифт:
После этого рубежа, собственно, и начинался Новый город с его неожиданно густой для Кызылкумов зеленью и голубыми многоэтажками. На перекрестке Ут увидел огромный рекламный щит с крупно выписанными словами:
АРХИТЕКТУРНЫЕ КОМПЛЕКСЫ ГОРОДА N – ЖЕМЧУЖИНЫ КЫЗЫЛКУМОВ – ЯВЛЯЮТСЯ ГОРДОСТЬЮ СОВЕТСКОГО СОЮЗА. Из выступления Генерального секретаря ЦК КПCC
«Что это за текст? – озадачился Ут. – Советский Союз, генеральный секретарь, КПСС… Что означают эти непонятные слова? Чушь какая-то!» Да, на этом месте висел рекламный щит, но надпись была другая. Ут напрягся
АРХИТЕКТУРНЫЕ КОМПЛЕКСЫ ГОРОДА N – ЖЕМЧУЖИНЫ КЫЗЫЛКУМОВ – ЯВЛЯЮТСЯ ГОРДОСТЬЮ АЛТЫН ТАРТАРИИ. Из фирмана Верховного кагана.
Через несколько минут "Москвич" свернул с проспекта на улицу Тукая, но на табличке-указателе значилось «ул. Пушкина». Причем, тут Пушкин, продолжал недоумевать Ут. И тут же попытался себя успокоить: "Ничего странного, Пушкин – это и есть "русский Тукай". Наверное, я просто забыл, как называется эта улица, столько лет прошло!"
Позади остался Дом культуры «Фуркат» с главной достопримечательностью города – скульптурой народного героя Ходжи Насреддина. Его огромную восседающую на маленьком осле фигуру водрузили на берегу бассейна, обложенного гладкими, под розовый мрамор, плитами.
Ут с трудом восстанавливал в памяти названия проспектов, улиц, учреждений давно покинутого города. Вот уж не думал, что он вновь когда-нибудь окажется здесь.
Далее дорога брала плавный изгиб влево, и Ут увидел, как на фасаде дома промелькнул еще один знакомый с детства плакат, но на нем было написано не «Слава кагану!», а «Слава КПСС!» Миновав изгиб, «Москвич» резко взял вправо, и обогнув дом сзади, наконец, остановился возле первого подъезда с парадной стороны.
Стандартная "двушка" по адресу Тукая-Пушкина 5/1 была обставлена скромно, если не сказать бедно. Раскладной диван грязно-серого цвета. Книжный шкаф с тремя полками и с полтора десятком потрепанных книг. Разбитый радиоприемник со встроенными ножками, телевизор "Рекорд" с малюсеньким экраном. В середине – раздвижной стол.
Окружающее пространство давило и душило Ута своей серой убогостью, вызывая щемящее чувство тоскливой ностальгии.
Мебель в спальне выглядела еще беднее – коричневый шифоньер, две железные кровати и письменный стол из светлого дерева у окна, за которым Ут когда-то делал уроки.
В квартире было душно и жарко – раскаленные дневным зноем бетонные стены не обещали прохлады даже ночью. Из кухни доносился запах варенного мяса и капусты – на ужин готовили дамляму.
– Утик, иди, мой руки, будем кушать, – прервал его размышления материн голос.
Мать, кажется, заметила, что с ее сыном творится что-то неладное, она смотрела на Ута долгим немигающим взглядом, и как будто чего-то от него ждала, ждала каких-то объяснений. Ут знал, чем это кончится. Ничем. Мать всегда так на него смотрела, когда что-то казалось ей странным, но не заводила разговор, не зная, как к нему подступиться.
– Будешь добавку? – спросила мать.
– Нет, – ответил Ут, несмотря на неутоленный голод, – ему хотелось поскорее уединиться.
– Тогда попей чаю.
Отец еще не вернулся из гаража, мать его потом
В доме не все в одно и то же время садились за стол, и не все одновременно из-за него вставали. Отец, быстро проглотив чуть теплый чай, обычно уходил первым читать свою газету «Вести Алтын Тартарии».
Впрочем, так было не всегда. После 50-летнего юбилея он переменился, причем, кардинально. Былую угрюмость как корова языком слизнула. Из замкнутого и молчаливого сухаря он вдруг превратился в открытого и общительного жизнелюба.
Как-то отец пришел с работы очень злым и раздраженным, и едва ли не с порога начал орать:
– Манка, сопляк! Он меня еще учить будет!
Ут редко видел отца в таком состоянии, он не любил обсуждать дома проблемы, которые возникали у него на работе. А на этот раз прорвало.
– Я ему так прямо и сказал: «Тартар тр булса, чабатасын трг эл» (если тартарин станет начальником, то сразу задирает нос). Манка, он еще не знает, кто я такой!
Выяснилось, что сменился начальник управления диспетчерской службы комбината, кому непосредственно подчинялся отец. Поставили молодого перспективного тартарина, земляка из Казани, представителя титульной нации, и тот, видимо, с первых дней начал «строить» своих подчиненных. Отец-то думал, что теперь будет лучше, коли его шефом стал земляк, но коса, как говорится, нашла на камень, и он в пух и прах разругался с новым начальником.
Несколько дней отец ходил мрачнее тучи, а потом вдруг перешел работать на другое оборонное предприятие, простым бригадиром слесарей. Это было неожиданное и мужественное решение, ведь он не просто занимал должность старшего диспетчера важного объекта стратегического назначения, но был еще и парторгом заводского отделения правящей партии «Единая Тартария». К тому же отцу оставалось всего несколько лет до пенсии – он уходил на заслуженный отдых по «льготной вредной сетке» раньше установленного срока.
Не исключено, что именно этот случай и тесное общение с простыми работягами так сильно изменили его характер.
Перебарывая себя, Ут впервые обратился к матери напрямую с просьбой постелить ему постель, потому что не мог вспомнить, куда ему нужно было идти ложиться спать. Мать бросила на сына удивленный взгляд, но молча убрала покрывало, поправила подушку на кровати в спальне напротив письменного стола и небрежно махнула своей полной белой рукой, ложись, мол, какие проблемы. Быстро раздевшись, Ут завалился на кровать, под его легким телом противно заскрипели железные пружины. Он натянул простынь до самого подбородка и углубился в свои мысли.