Яд-шоколад
Шрифт:
— Так все и было. Сначала она разговаривала с нами нормально. А потом вдруг, я не знаю как, но в ней появился ребенок. Девочка совсем маленькая.
— Интересно. И тому есть какие-то доказательства? — спросил профессор Гогиадзе подозрительно.
— Я это своими ушами слышал и видел своими глазами. И моя коллега из Пресс-службы капитан Петровская тоже.
Катя закивала с дальнего конца совещательного стола.
— Но это же все произошло в производственном цеху. Там ведь так шумно. Вам могло показаться. Девушка решила
— Да не шутила она с нами. Она сама изменилась — опять же не знаю как, но все в ней стало другим. Мимика, жесты, походка, как она вела себя с нами, ее голос! И слышал и видел ребенка.
Профессор психиатрии благожелательно кивал, с интересом (весьма профессиональным интересом, надо сказать!) наблюдая за начинавшим горячиться полковником Гущиным.
— Так, так, все правильно. Вторая личность абсолютно не похожа на первую. Считается, что в момент расщепления и после «переключения» активная, в данный момент, личность не может вспомнить, что происходило, пока была активна вторая личность. Хотя это весьма спорно и никем не доказано. Фактор памяти… это и проверить-то невозможно.
— Вы сейчас сами убедитесь, — сказал полковник Гущин, который не очень понял сказанное. — У нас есть запись на диктофоне. Екатерина, продемонстрируй Давиду Георгиевичу.
— Запись? Документальное подтверждение? Это интересно! — профессор оживился. Золотые очки блеснули в сторону совсем сникшей Кати.
— Федор Матвеевич, а я не записала.
— Как это не записала? У тебя с собой твой диктофон постоянно, ты вечно все записываешь.
— Я не успела тогда включить. Все произошло так неожиданно. Когда эта Ласточка появилась вдруг… я так испугалась, — Катя говорила чистую правду, — Федор Матвеевич, я в тот момент обо всем забыла. Про диктофон тоже.
Полковник Гущин только крякнул с великой досады.
Профессор же совсем повеселел, словно услышал что-то весьма приятное.
— А, значит, нет документального подтверждения! Ну что ж, дорогие мои коллеги, вынужден заявить вам, что…
— Вы сейчас сами убедитесь, — горячо возразил Гущин, — эта девушка, Мальвина Масляненко — она тут с матерью по нашей просьбе. Они в соседнем кабинете, я их специально вызвал. Поговорите с ней сами. Вы сами все увидите. Эту Ласточку.
— Как же я ее увижу, уважаемый Федор Матвеевич?
— Но вы же умеете, разные там приемы — гипноз, внушение, о вас такая слава по всему институту, профессор. Вы загипнотизируйте ее! Как в фильмах показывают — такой диск блестящий на цепочке крутится, и вы применяете гипноз: спи, усни! — Гущин загудел, изображая.
— И часто вы смотрите подобные фильмы, коллега? — уже с неприкрытым профессиональным интересом осведомился Гогиадзе. — И что, это помогает вам в вашей работе?
Катя не поняла: профессор в свои восемьдесят лет издевается или у него такой вот метод, специальный
Полковник Гущин встал и вышел из кабинета позвать Мальвину и Веру Сергеевну, которые приехали ровно к четырем часам и ждали в приемной.
— Никогда не использовал никаких блестящих дисков. Блестит — это сорока летит, — усмехнулся профессор. — Сорока-воровка. А все должно быть вот тут, — он постучал высохшим пальцем по своему лысому черепу и стал еще больше похож на мумию.
Вошли Мальвина, Вера Сергеевна и Гущин. Катя смотрела на Мальвину — вроде все как обычно. И одета она обычно — в белые летние джинсы и синий топ в горошек. Ее мать — вот она, кажется, волнуется гораздо сильнее.
Интересно, а где Феликс? Он в курсе, что сестру его вызвали в ГУВД?
— Вот, доктор, профессор, о котором я вам говорил, Мальвина, — сказал Гущин.
— Здравствуйте. Только я никак в толк не возьму, для чего мне доктор?
— Это по поводу твоей головной боли. Ты вчера жаловалась, — сказала Вера Сергеевна.
— И для этого надо приезжать в полицию? — спросила Мальвина с раздражением, с недоумением, с вызовом. — Слушайте, я взрослый образованный человек. Что это за комедия, что происходит?
— Девушка милая… ах, какая вы красавица, и мама у вас какая красивая, — восьмидесятилетний профессор Гогиадзе так и расцвел, заулыбался, демонстрируя великолепные вставные зубы. — Уж простите меня, старика великодушно. Это я заинтересовался вашим недомоганием. Попросил полковника о встрече с вами. Уж не откажите в любезности старику.
— Да я совсем не против, только я не понимаю…
— Давайте присядем вот тут на диван, — Гогиадзе указал на кожаный диван и кресла в углу просторного кабинета Гущина. — Здесь гораздо удобнее. Меня зовут Давид Георгиевич, а вас Мальвина? Какое прелестное имя!
— Глупое, но существую с ним, — Мальвина села на диван, профессор встал и заковылял к ней.
Гущин усадил Веру Сергеевну в кресло. Сам остался стоять.
— Сядьте, не маячьте, — приказал ему Гогиадзе. — Мальвина, а кто такая Ласточка?
— Я не знаю. Птица?
— Птица, конечно, я так и думал. Вы знаете, что такое гипноз?
— Знаю. По телевизору видела. Но я в это не верю.
— Считаете, что вы не подвержены внушению и гипнозу?
— Не знаю, я как-то об этом совсем не думала. Это все чушь.
— Гипноз иногда хорошо помогает от головных болей, гораздо лучше таблеток. Вы принимаете какие-то лекарства?
— Нет, ненавижу таблетки.
— И не принимайте никогда, — торжественно заявил Гогиадзе. — Мне восемьдесят два, а я даже вкус аспирина не знаю и чувствую себя великолепно. Так вы не против попробовать сеанс гипноза?
— Здесь? — опешила Мальвина. — В полиции?!
Катя поняла: с ней так нельзя, она права — она взрослый образованный человек, преподаватель. Надо объяснить.