Яд
Шрифт:
— Ты идешь? — спросила она. — Ты идешь за письмами?
Я… Право, я шел, но меня почему-то шатало, и, к счастью, Аннет оказалась проворнее.
— Pas de lettres, — крикнула она на бегу.
Наверное, отдавая мне газету, она удивилась моей веселой улыбке. Радость переполняла меня. Приблизившись к шезлонгу, в котором лежала моя любимая женщина, я подбросил газету в воздух и пропел:
— Писем нет, дорогая!
Помолчав, она медленно проговорила,
— Забыта жизнь, и жизнь меня забыла.
Бывают мгновения, которые можно пережить, только схватившись за сигарету, и тогда она становится даже не союзницей, а тайной подружкой, которая все знает и все понимает. Куришь и смотришь на нее… улыбаешься или хмуришь брови в зависимости от обстоятельств… глубоко затягиваешься и медленно выпускаешь дым… Для меня наступило как раз такое мгновение. Я подошел к магнолии и, сколько хватило легких, вдохнул ее аромат. Потом я вернулся к Беатрис, чтобы вместе с ней просмотреть газету, но она отшвырнула ее от себя.
— Ничего нет, — сказала она. — Совсем ничего. Всего один процесс с отравлением. Муж то ли убил жену, то ли не убил, а двадцать тысяч человек прикованы к залу суда, и после каждого заседания два миллиона слов разлетаются по всей земле.
— Глупый мир! — воскликнул я, бросаясь в стоявший рядом шезлонг.
Мне не терпелось забыть о газете и возвратиться к тому мгновению, которое предшествовало появлению почтальона. Однако по ее голосу я понял, что ничего не получится. Что ж. Я готов был ждать, если понадобится, пятьсот лет, потому что теперь я знал…
— Не такой уж глупый, — возразила Беатрис. — Эти двадцать тысяч объединяет не только праздное любопытство.
— О чем ты, дорогая?
Господи, как же мне все было безразлично!
— О преступлении! — вскричала она. — Неужели ты не понимаешь? О преступлении! Они же как зачарованные. Больные люди, которые не могут оставить без внимания даже случайную фразу о своем недуге. Возможно, этот человек совсем не виноват, но зато они сплошь отравители. Ты никогда не задумывался, сколько людей гибнет от разных ядов? — Она даже побледнела от волнения. — Если супруги друг друга не травят… Супруги или любовники, все равно… Это исключение. О, ты не представляешь, — воскликнула она, — сколько яда люди поглощают с чаем, с вином, с кофе! А сколько яда проглотила я сама, не подозревая… да и подозревая тоже… Это был риск! Если кто-то выживает, то лишь по одной причине. — Она рассмеялась. — Из страха отравителя перед смертельной дозой. Для нее нужны крепкие нервы. Однако рано или поздно неизбежное свершается. Стоит только один раз подсыпать
Ответа она не ждала. Лежа на спине, она отколола от пояса ландыши и теперь держала их перед глазами.
— Мои мужья… оба… давали мне яд, — сказала Беатрис. — Первый почти сразу переборщил с дозой, зато второй был настоящим мастером своего дела. Он подсыпал мне яд понемножку, изредка, по — умному… пока один раз утром, проснувшись, я не ощутила, что все мое бедное тело до самых кончиков пальцев отравлено. Как раз вовремя!
Мне было отвратительно — особенно сегодня — спокойствие, с каким она говорила о своих мужьях, и я уже собрался остановить ее, как она печально воскликнула:
— Почему? Почему меня? Что я такого сделала? Почему меня убивали?.. Не иначе это сговор!
Я попытался ее утешить, сказал, что она слишком хороша для нашего ужасного мира… Слишком прекрасна… Слишком совершенна… Даже пошутил, что своей безупречностью она пугает людей.
— Ведь я не пытался тебя отравить.
Беатрис коротко рассмеялась и прикусила стебелек ландыша.
— Ты?! — изумилась она. — Да ты и мухи не обидишь!
Почему-то меня это задело. Но тут прибежала Аннет с аперитивами, и Беатрис, привстав, подала мне бокал, блеснув жемчужиной на жемчужном пальчике, как я его называл. Разве я мог на нее сердиться?
— А ты, — спросил я, беря у нее из рук бокал, — ты ведь тоже никого не отравила?
Тут мне в голову пришла мысль, которой я поспешил поделиться с Беатрис.
— Ты поступаешь иначе. Правда, я не знаю, как назвать тех, кто не только не убивает людей, а, наоборот, своей красотой дарит жизнь всем… почтальону, лодочнику, кучеру, цветочнице, мне…
Она задумчиво улыбнулась и так же задумчиво поглядела на меня.
— О чем ты грезишь, прекраснейшая из прекраснейших возлюбленных?
— Ты пойдешь после ланча на почту? Прошу тебя, милый. Право, я ни от кого ничего не жду… Но ведь глупо, если письма есть, не забрать их. Зачем ждать до завтра? Ужасно глупо.
Склонив набок очаровательную головку, она крутила в пальцах стебелек ландыша, а я поднес бокал к губам и стал пить… нет, смаковать вино, не отрывая глаз от темной головки и размышляя о почтальонах, и о синих жуках, и о расставаниях, которые не настоящие расставания, и о…
Боже милостивый! Неужели у меня настолько разыгралось воображение? Нет, это не игра воображения! У вина, которое я пил, был необычный горьковатый привкус…