Яддушка Для Злодея, или Нельзя (Влю)Убить Кощея
Шрифт:
Несколько ступеней и я скрылась под землёй, подальше от пристальных взглядов.
Погреб представлял собой длинную забетонированную кишку с полками по обеим сторонам и почему-то с двумя входами в каждом конце подземного хранилища.
Взгляд упал на бесконечные ряды тёмных баночек. В фокус попала аккуратно наклеенная этикетка, резко выделяющаяся на чёрном фоне и надпись: «Для Ладдушки. Клубничное».
Три слова, но сколько в них смысла. Никогда и никто больше ничего не сделает для Ладдушки. Кончились те люди, которые могли и хотели что-то для неё сделать, отныне она сама по себе. Отец
Надпись на этикетке расплылась, а за ней и приклеенная к стеклянной банке бумажка, дальше поплыли ряды стратегических запасов, а с ними полки, подвал и весь оставшейся мир и только после этого я поняла, что вновь плачу.
Тихо и безутешно, потому что утешать здесь бесполезно. Это тебе не разбитая чашка, а жизнь, если все разрушено в дребезги – уже не склеишь.
Только в подвале меня накрыло осознание: бабушка действительно мертва! Как – не известно, но это правда.
Я осталась одна! Теперь то я точно одна! Не к кому приехать в гости, не с кем выпить чаю с вареньем, некому рассказать о своих проблемах и печалях. Это было похоже на угнездившийся в груди кусок льда, тяжёлый и холодный.
Сколько просидела в подвале – не помню. Вдоволь нарыдавшись, встала, смахивая с ресниц слезы.
Я наощупь кралась наверх, со слезами на глазах прижимая к груди баночку клубничного варенья. Вон из подвала на свежий воздух, чтобы не видеть эти ряды аккуратно завязанных и любовно подписанных баночек.
Мне как-то не верилось, что бабушки больше нет и я её никогда не увижу. Вновь пришло чувство что она где-то рядом и тут же пропало.
Я вылезла из погреба, вокруг никого не было. Исчезли зверушки. Кажется, перепутала выходы, вещи были разбросаны с другой стороны дома.
Вновь спустившись в погреб, я поднялась по противоположной лестнице, высунула голову из подвальной дыры.
Вокруг все то же, да не все.
Исчез разбитый телевизор и поломанные вещи. Колодец стоял, как и прежде, целёхонек и белел чистыми струганными досками.
Но здесь, как и там, не было бабушкиного домика, только каменное крыльцо торчало из земли. Воздух своей чистотой и ароматом кружил голову.
Над головой синело необъятное небо, берёзки и ели качали ветвями, а в траве цвели колокольчики и ромашки. Я спустилась обратно, чтобы перейти на ту сторону туннеля.
Поднялась по ступеням. Выглянула.
Вокруг валялись осколки. Разбитый телевизор и поломанные вещи, из домика моей бабушки. С корнем вывороченные из земли берёзки скорбно покоились в траве. Старый колодец облезлый и немного покосившийся потерял свою крышу, она, в виде досок усеивала землю вокруг.
От этой картины я невольно спустилась парой ступенек назад.
За спиной послышался дробный перестук, ну ладно, «перешлеп» босых ног по ступенькам. Я обернулась на звук и впечаталась лицом в чью-то грудь.
Незнакомец. Странный парень с черными как смоль волосами, только одна прядка крашеная сбоку свисает белая, словно снег.
Я, не на шутку испугавшись, закричала:
– А ты кто вообще такой? – Страшно ведь: секунду назад ты была в подвале одна, и на тебе – неизвестный гость, с добром или злом пришел непонятно.
– Да так, мимо проходил, –
– Вот, значит, как? – Черные, слегка раскосые глаза зло сощурились.
– Так! Мне бабушка не велела никого в подвал пускать.
– А вы, барышня, всегда маменек да бабушек слушаетесь?
Тип поковырялся в кармане, выудив оттуда светящийся шарик, направил его лучи на меня. В свете чудного фонарика – наверняка какая-то китайская новинка – мы смогли хорошо рассмотреть друг друга.
Черные как смоль волосы, только маленькая седая прядка сбоку свисает, прямой нос, кожа бледная, что у твоей поганки, вид усталый, осунувшийся, и ко всему этому прилагались слегка раскосые, темные, как омут, злые глаза. А под каждым из этих не добрых глаз, как у панды, по огромному фингалу. Такими «фонарями» и без китайского волшебного шарика светить можно.
Лицо незнакомца приобрело какое-то злое, упорное и целенаправленно нехорошее выражение. Сразу становилось понятно: это недобрый гость.
– Знаеш-ш-шь… – зашипел гаденыш. – Когда я вижу такую красоту, у меня в душе свербит и в животе такое непреодолимое чувство… желание такое появляется. Гр-р… Неутолимое.
– Это глисты, не иначе. – Хамство – защитная реакция от всякого агрессора. – Я, конечно, не такая хорошая травница, как моя бабушка, но где-то здесь был тертый чеснок, кора дуба, молоко… или лучше еще туда огурца соленого добавить?! – взвизгнула я, проследив за шаловливой рукой чернявого. Поползновения наглых хапалок я пресекла хлестким ударом ладони.
– Ай, какая смелая! А не боишься против бессмертного с чесноком и огурцом наперевес выступать? – Незнакомец навис надо мной. По необутым ногам я узнала владельца лакированных шузов размера этак сорок пятого. Потому что, даже стоя на нижней ступеньке, он находился на одном уровне со мной.
Сразу вспомнились ночные голоса. И наглое требование впустить. Вот кого не пропустили на ту сторону ночью. Где-то внутри затеплилась гордость за бабушку, знатно та его отделала. Ну и я еще чуток добавила, пока спала, неосознанно, конечно, но все же. Значит, и у меня есть сила, как у бабушки. Все в деревне отмечали за ней этакую «волшебность». Лес она знала как свои пять пальцев, даже если первый раз видела эти елки-палки, и травки лечебные ей известны были, и зверье дикое лесное ее не трогало, и полечить, и совет дать… все могла.
– Собственно говоря, какое тебе дело до границы? – продолжал юноша, бледный, побитый и босоногий. – Ты что, в сторожихи нанялась? Тебе хоть платят за это? – Я вспомнила разглагольствования колючего глюка о той стороне, яви и нави и еще плотнее закрыла собой дорогу. Твердо решив, пока не разберусь во всем, никто никуда не пройдет. Тем более и бабушка просила меня в подвал чужих не пускать.
– Ты что, на той стороне живешь? Здесь два мира, я так понимаю… – нерешительно проговорила я, еще до конца не поверив, что простой подвал с клубничным вареньем и паутиной – это проход в другой мир, так похожий на наш. Похожий, да не очень.