Ядерное лето 39-го (сборник)
Шрифт:
Ожидаемого заговорщиками эффекта бомба не произвела – предполагалось, что самолет будет полностью уничтожен в воздухе, но сдетонировала лишь малая часть взрывчатки, и конструкция машины выдержала. «Кондор» резко пошел вниз и влево.
– Держи, держи! – заорал Баур второму пилоту. У него создалось впечатление, что самолет поражен зенитным снарядом. – Гидравлика отказывает! Рация! Черррт!
«Кондор» стремительно терял высоту – четыре с половиной тысячи, четыре, три восемьсот, три триста пятьдесят… Перегрузки были огромные: если бы пилоты,
Сигнал бедствия подать не успели, да и некогда было – машина с трудом выровнялась, но тотчас отказали второй и четвертый двигатели, два оставшихся теряли мощность.
– Аварийная посадка! – Баур, не потерявший самообладания, видел внизу покрытые снегом болотистые равнины и черно-зеленые перелески – местность безлюдная и диковатая.
Замелькали голубые искры, электронику закоротило. Кабина наполнилась запахом жженой изоляции.
– Руге, садимся!
Дотянуть до ровного, покрытого тающим снегом поля не вышло – «Кондор» на скорости в триста километров в час врезался в ельник, сразу отвалилось правое крыло, один из двигателей левого сорвался с креплений и с ревом прорубил в подлеске сорокаметровую просеку. Топливо не воспламенилось только чудом.
В партизанском отряде «Сталинское знамя» с комиссара Шмулевича сильно удивлялись. Нет, вовсе не «не любили», и тем более не «ненавидели», но относились к Шмулевичу странно: каждый понимал, что обойтись без него решительно невозможно, человек он дельный и полезнейший, но очень уж удивительный. Решительно не такой, как все. Достаточно упомянуть, что обращались к нему всегда по имени и отчеству, не «товарищ комиссар» и не «товарищ Шмулевич», а непременно «Семен Эфраимович». На этом он сам настоял, мягко, однако непреклонно, еще летом 1941 года, когда в отряде и было-то всего-навсего четырнадцать человек.
Обитал единоличник Шмулевич в собственном блиндаже, пускай и маленьком, одевался всегда очень чисто и аккуратно, трофейными немецкими шмотками брезговал, иногда предпочитал гражданское (вообразите только – в лесу он вполне мог надеть пиджак с галстуком и светлой рубашкой!), но чаще носил форму майора НКВД, каковым и был в действительности. Разговаривал тихо и вежливо, никто ни разу не слышал, чтобы комиссар повышал голос. К каждому обращался на «вы». В блиндаже содержал массу книг, от классиков марксизма (должность обязывала) до старорежимных изданий Льва Толстого с «ятями» и «ерами».
Роста Семен Эфраимович был среднего, возрастом—чуть за сорок, всегда носил круглые очки в тонкой золотой оправе. Маленькие «гитлеровские» усики под носом были устоявшейся частью облика, прочей растительности на лице не имелось: комиссар аккуратно брился два раза в день и непременно с горячей водой. Все это делало Шмулевича белой вороной и объектом тихих (в основном доброжелательных) насмешек, причем только за глаза – все знали, что с комиссаром шутки плохи. Тихий-то он тихий, но человек абсолютно безжалостный и невероятно умный.
Командовал «Сталинским знаменем» бывший учитель алгебры из третьей средней школы Молодечно Петр Заславский – парень молодой,
Основную базу (опять же по выбору успевшего хорошо ознакомиться с округой Шмулевича) создали в Свенцянских грядах, на островах почти непроходимого болота, откуда берут исток Березина и Сервечь. Впрочем, болото оказалось «непроходимым» исключительно для непосвященных, то есть для немцев – орлы товарища Заславского по осени даже ухитрились притащить сюда угнанное у немцев самоходное артиллерийское орудие «Мардер-II» с почти полным боекомплектом, каковое торжественно доставили в расположение отряда. Для этого пришлось попотеть и положить через топь километровую гать (ее затем сразу же разобрали), зато теперь у «Знамени» имелась собственная артиллерия. Комиссар оценил машину, молча развернулся и ушел к себе – писать представления на награждение отчаянных сорвиголов, тем же вечером отправленные по рации в Москву.
Свенцянские гряды – укрытие надежное, другим отрядам, действующим южнее и западнее, повезло значительно меньше. Неподалеку проходит единственное шоссе Вильно-Полоцк, узкоколейка от Швенчениса на Друю, а вокруг—леса, незамерзающие зимой болота да речушки с топкими берегами. Не зная троп, не подберешься. И напротив, немецкие гарнизоны в Бегомле, Вилейке, Сморгони и других городках находятся в прямой досягаемости; если действовать в меру нагло, до определенной степени осторожно и наносить удары там, где не ждут, можно добиться немалых успехов.
Обладавший хороший памятью Шмулевич знал в лицо и по имени каждого из восьмидесяти двух партизан отряда—работа с кадрами находилась в его ведении. Большинство – белорусы в возрасте от четырнадцати до шестидесяти лет, двадцать девять кадровых военных из числа окруженцев 1941 года, шесть женщин, работающих в «госпитале» и по хозяйству, да еще агентура в близлежащих городках и деревнях. Не много, но и отнюдь не мало, все люди проверенные – этим Шмулевич занимался лично, каждый новичок в отряде отправлялся на длительную беседу к товарищу комиссару.
Заславский знал о Шмулевиче мало – тот был скрытен и не любил рассказывать о своей персоне. С двадцатых годов комиссар работал в НКВД, уголовным следователем в самом Ленинграде. Поздней осенью 1938 года был арестован, но через два месяца выпущен и восстановлен в звании и должности, однако в 1939-м от греха подальше переведен из Ленинграда в провинциальный Молодечно.
Как сказал сам Шмулевич, «органы разобрались, ничего особенного». Какое обвинение? Бросьте, чепуха – ну посмотрите внимательно мне в лицо, в каком это месте я немецкий шпион? Повторяю: разобрались. Будь я шпионом, где бы я сейчас был, здесь или там?