Ядерные материалы
Шрифт:
Маршрут и цели экспедиции официально утверждены, вполне соответствуют задачам Гринписа...
Что остается? О чем писать рапорт? О похищении жены Уолтера, теперь уже неактуальном и недоказуемом?
Однако что ни говори, а прошедшая встреча поселила в нем садняще-тревожное ощущение немалой важности происходящего там, в далеком океане.
Но что конкретно докладывать начальству?
Если бы хоть что-то доказательно указывало на злокозненность устремлений экспедиции...
Если бы, скажем, тот же Уолтер слышал какой-нибудь разговор о попытке
А если предположить, что слышал? Скажем, не разговор, а его обрывок хотя бы... Убедить бизнесмена в целесообразности подобной конъюнктурной формулировки труда не составит. Слышал и слышал. А может, почудилось. Недоказуемо и ненаказуемо. Тем более, руководимый благородным позывом, он попросту не мог не сообщить о данном факте властям.
В свою же очередь, он, агент Мертон Стюарт, имеющий оперативный псевдоним Дик Энберн, добросовестно исполняя служебные обязанности, доложил о заявлении благонамеренного гражданина по инстанциям.
Мысль!
Только так можно подвести реальную почву под это зыбкое дельце, заставив провернуться первую передаточную шестерню, способную вовлечь в движение последующую. Только так способно придаться значение поступившей информации и, соответственно, рапорту, в хлипкой надежде на то, что его не похоронят в дальнем ящике, а, испещрив неопределенными резолюциями, перепасуют в какую-либо компетентную инстанцию.
Правда, прежде чем бумага попадет в чьи-либо ответственные Руки, под которыми находятся нужные кнопки, можно успеть не только вытащить из морских глубин все эти ядерные боеголовки, но и доставить их в тот же Нью-Йорк...
Мертон Стюард поежился и, обреченно вздохнув, придвинулся к монитору компьютера.
"Бюрократия погубит этот мир!" - подумал он, без энтузиазма зачиная очередной секретный документ.
КРОХИН
В последнее время Крохин чувствовал себя бесполезным, праздношатающимся типом, в чьих услугах никто не нуждался.
Как переводчик на "Скрябине" он был абсолютно невостребован: и матросы, и командный, и ученый состав - все без исключения владели пускай топорным, однако вполне достаточным для профессионального и бытового общения английским, а часть экипажа знала и неведомый Владимиру арабский, так что роль его сводилась к неопределенному адъютантству у руководителя экспедиции. То есть, как определил его статус старпом Сенчук, он "был главным куда пошлют".
После исчезновения штурмана, связавшись с Ассафаром, Крохин получил от него приказ: в случае обращения к нему снабженца Уолтера за содействием в телефонной связи с Америкой в таковой просьбе отказать, сославшись на аналогичную неисправность личного спутникового телефона.
Подобное распоряжение озадачило его неясностью мотива, однако исполнил он его не вдаваясь ни в какие расспросы и расстаравшись в актерстве и лжи перед бизнесменом, а вернее, как уяснял вторым планом, перед своим работодателем - в подспудной надежде, что если не за труд, так за угодничество его оставят на твердой зарплате перспективного - авось пригодится!
–
Осознание себя никчемным приспособленцем, пытающимся ухватиться за надежную корку хлеба, было мучительно-постыдным, но, с другой стороны, понималось, что ни на что иное он не годится.
Как же запутала его жизнь! Запутала, привела в тупик, а теперь пугала надвигающейся старостью, отсутствием дела, одиночеством, что и рождало лихорадочное желание ухватить кусок, должный обеспечить будущую праздную немощь. А заграничные скитания, как теперь понималось, диктовались поисками упущенных в юности приключений и впечатлений, стремлением компенсировать серую прошлую жизнь в тоталитарной стране принуждавшую его к функции послушного винтика в махине государственного агрегата.
Агрегат в итоге развалился; он вывинтился из резьбы, но - сорвал при этом все свои витки, превратившись в расходную заклепку...
Наверное, так.
Через тонкую переборку, отделявшую судовую канцелярию араба и его адъютантский закуток, ему довелось услышать разговор между своим боссом и капитаном.
У него сразу же создалось впечатление, что эти люди давно знали друг друга, причем командир судна, обычно надменно-бесстрастный, вел себя по отношению к спонсору с подобострастием и преданностью собаки, учуявшей лакомство в руке хозяина.
Сквозь переборку, пронизанную вибрацией судовых двигателей, разговор доносился неясно, обрывками: что-то о сбежавшем американце, затем прозвучала фамилия специалиста по подводным лодкам, после араб сказал, что его беспокоит Сенчук, а потом упомянулась и его, Крохина, фамилия. И тут отчетливо, словно в каком-то внезапном затишье, услышались слова Ассафара:
– А, этот кретин... Нет, не надо его ни к чему привлекать... Пусть отдыхает. Может, он нам пригодится, а может, нет... Конечно, он дерьмо, но и дерьмо порой полезно в качестве удобрения...
Далее раздались приближающиеся к двери шаги, и Владимир поспешил углубиться в изучение бумаг.
Дверь раскрылась, он увидел араба, ответил на его испытующий взгляд рассеянной улыбкой, и тот, решив, вероятно, что звукоизоляция помещения вполне достаточна, снова прикрыл дверь.
Придя в свою каюту и основательно хлебнув виски, к которому, как он понимал, уже органически пристрастился, Крохин задумался над своей дальнейшей судьбой.
Итак. Он действительно был никем. Его попросту использовали и теперь хранили как кисть после побелки - вдруг пригодится чего подмазать?
После организационной суеты в Москве, переговоров в министерстве, хлопотах в порту и, главное, проведенной совместно с Егоровым аферы с контрабандой его вполне могли уволить без выходного пособия, однако взяли в плавание, где он был бесполезен, как валенки в тропической Африке.
Зачем же его взяли? Чтобы утопить, как свидетеля переправки контрабанды? Или в расчете на рабство?
Далее. Что явилось причиной пропажи штурмана? Стихия? Едва ли. Осмотрительный и опытный моряк, ступив на палубу, едва ли мог повести себя как неумеха и растяпа.