Ядовитые цветы
Шрифт:
Они обогнули здание школы, прошли по пустынной деревенской улице с покосившимися домами и вышли к Полоте. Река была здесь неширокой, спокойной, приятно было сидеть на берегу под ивами и смотреть, как медленно плывут по течению осенние золотые листья. Валентин сел рядом.
– Лиза, я давно хотел вам сказать… Я сразу заметил, что вы не такая, как все. Я всегда мечтал о встрече с такой девушкой, которая в состоянии понять… Это убожество, эта житейская грубость… Только женщина – тонкая, понимающая – может от этого спасти, – бормотал Валентин, придвигаясь поближе к Лизе.
–
– Нет-нет, вы не должны, конечно, – продолжал Валентин, не оставляя своих попыток сесть вплотную к ней. – Но мне казалось, что и вы одиноки, я почувствовал в вас родственную душу…
Изо рта у него пахло, на руках были цыпки, и Лиза не чувствовала ничего, кроме отвращения, несмотря на то что никто не говорил ей прежде ничего подобного. Как все-таки странно: он говорит об убожестве, которое не может выносить, а от него самого этим убожеством веет куда больше, чем от Витьки Маркова, который сейчас спьяну тискает Марину! Как бы избавиться от его общества, от этой неловкости?
– Как же вы, Лиза, выдерживаете все это, ведь вы производите впечатление ранимого, чувствительного человека? – Валентин совершенно не замечал, какие чувства он вызывает в Лизе.
– Да никак не выдерживаю, Валентин Казимирович. – Лиза решительно поднялась с земли, отряхнула платье. – Если выдерживать все время, то и с ума сойти недолго. Раз живешь – живи, а не можешь так – ищи другую жизнь.
Валентин удивленно посмотрел на Лизу. Видно было, что он никак не ожидал от нее таких решительных слов, не подозревая в ней ничего, кроме готовности разделить его тоску.
– Но я думал, что и вы ощущаете…
– Ощущаю, не ощущаю – какая разница? – Лиза злилась и на него, и на себя: зачем согласилась идти с ним куда-то, можно было как-нибудь иначе сбежать с праздника. – Я ведь живу, правда? Ну и какое вам дело, как я живу? Вы мне кто – брат, сват?
Оказывается, когда лезут в твою душу – это еще неприятнее, чем когда вообще не догадываются, что она у тебя есть! Лизе до сих пор не приходилось общаться с такими людьми, как Валентин – все-таки преподаватель, наверняка умнее ее! Почему же она чувствует презрение к нему, разве она такого уж высокого мнения о себе? У Лизы уже мелькала прежде мысль: а не слишком ли она высокомерна? Иначе почему появилась вдруг эта скука, почему ничто в привычной жизни не вызывает больше интереса? Вот и сейчас: совсем новый для нее человек, какой-то совершенно новый характер, а ей хочется уйти поскорее, и только…
Ранние сентябрьские сумерки сгущались меж деревьев, от реки тянуло сырой прохладой. Лиза поежилась под своей белой шалью. Валентин сидел в унылой позе, его длинный отвислый нос еще усиливал впечатление безнадежности. Лизе на минуту стало жалко его. Ну разве он виноват, что родился с таким нудным характером? Она даже хотела что-то сказать ему, попытаться успокоить и утешить, но тут же представила, как он немедленно оживится и опять начнет говорить что-нибудь про тоску и ранимость, – и промолчала.
– До свидания, Валентин Казимирович. Вы извините меня,
Но, наверное, в самом ее голосе было что-то для него привлекательное, независимо от смысла того, что она говорила. Валентин тут же вскочил, засуетился.
– Я провожу, Лиза, куда же вы пойдете одна? Сегодня полно пьяных…
– Разве я пьяных не видала, Валентин Казимирович? – улыбнулась Лиза; она и сама не знала, как мила и открыта ее улыбка, как располагает она к ней любого.
«Да и что вы против пьяного сделаете?» – едва не добавила она, но промолчала и быстро пошла к деревне; белая шаль долго мелькала в полумраке.
…После дня именинника Лиза стала избегать Валентина Казимировича, старалась не оставаться с ним наедине. Он же по-прежнему ожидал ее у столовой, заглядывал в глаза с каким-то странным выражением, смущавшим и сердившим ее.
Вечер перед отъездом, конечно, вылился в шумный праздник. Пришли местные, бабки наварили побольше самогона, поварихи приготовили поздний и сытный ужин. Лиза давно уже уложила чемодан и теперь ждала, когда же наконец пройдет этот неизбежный праздничный вечер, и можно будет погрузиться в автобус, и забыть эту первую в ее жизни студенческую картошку.
Она вышла на поляну перед домом, подошла к медному старому умывальнику, прикрученному к сосне. К его мокрой холодной крышке прилипли сухие иголки. Было здесь все-таки что-то хорошее, никак не связанное ни с людьми, ни с привычным образом жизни, но Лиза не умела это «что-то» назвать. Ей нисколько не жаль было уезжать, но и дома ее не ожидало ничего нового. Впервые у нее было такое чувство безразличия перед отъездом куда-нибудь, и она вдруг со страхом и тоской подумала, что стала взрослой, что вот это и есть та жизнь, которою живут все, которая ожидает теперь и ее…
Все уже потянулись в столовую, и Лиза осталась на поляне одна. Она не стала одеваться понаряднее к сегодняшнему вечеру, только набросила ярко-синюю ветровку на теплой подкладке.
Неожиданно она почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной, и сразу поняла кто. Конечно, это был Валентин – все такой же, с тем же преданно-унылым взглядом, в том же свитере. Только волосы над ушами стали еще длиннее – отросли за время картошки. Не говоря ни слова, Лиза посмотрела в глаза Валентину, ожидая, что он смутится и уйдет. Но тот не собирался уходить – наоборот, сделал несколько шагов в ее сторону.
– Лиза, я понимаю, вы обиделись на меня тогда… Но я ума не приложу, чем вас обидел. Я ведь просто сказал то, что чувствую к вам. Я еще и не все сказал…
– Да не обиделась я на вас, Валентин Казимирович, правда! – Лизе и жаль было его, и примешивалось к этой жалости необъяснимое презрение. – Просто я не знаю, о чем с вами говорить. Наверное, я вам не подхожу, вы ошиблись во мне, вот и все.
– Я только хотел вам сказать: вы еще себя не знаете, Лиза, вы можете в себе ошибаться! Я уверен, что вам необходим тонко чувствующий, интеллигентный человек, который помог бы вам во всем разобраться…