Ядро ореха

Ахунов Гариф

С распухающим, словно боль под сердцем, неуемным уже страхом наблюдает Ксенофонт Иванович, как день ото дня крепнет база химкомбината в Березниках, как набирает он мощь, и ширится, и поднимается. В тайге отыскали белую глину — говорят, будут из нее добывать алюминий. Нашли магний, нужный очень для науки. И это еще сверх богатейших калийных залежей, запасов которых здесь хватило б на нужды всего мира. Это же сверх нефти на Чусовой. Откуда берется только энтузиазм у народа, ну, откуда? Какой-то казанский татарин, сын безграмотного, темного крестьянина, в три-четыре месяца создает передовую бригаду бетонщиков и с фанатической преданностью топчет по десять и больше часов в сутки бетонные заливки; только ли — трое суток, почти безвыходно в холодной воде, устраняет аварию — и

вот, нет ее, аварии, одно воспоминание... Никак не укладываются подобные дела в голове Ксенофонта Ивановича. Хочется ему встретить Ардуанова где-нибудь в глухой тайге, хочется видеть, как собьет проклятого татарина с ног бандит Шалага, у которого нож всегда за пазухой, но не ножом, а сапогами вспрыгнет ему на лицо и будет топтать, топтать, пока не раздавится нос, не выскочут из орбит глаза, топтать — ах, какое наслаждение было бы увидеть!

В механический цех будущего комбината привезли паровой котел. Сагайкин частенько ходит смотреть на этот котел, встречает там инженеров — бородатых и безбородых; видит американцев в желтых ослепительных брюках, зырянских серозипунных мужиков, русских, украинцев, татар, башкир, попадаются ему монтеры и слесари, землекопы и бетонщики; замечательные механизмы, трубы и бесчисленные отсеки котла ясно показывают, какой громадный труд человеческий затрачен на его изготовление; и люди взирают на гигантский котел с восхищением, стоят молча, впитывая душами величественную незабываемость минут...

Когда через какое-то время начинаются испытания парового исполина и округу заполняет неслыханный до сей поры сплошной и могучий гул, Сагайкин почти теряет ощущение реальности, тупеет на миг, но, опомнившись, задыхается от злобы, мечется неподвижно, и жестокая мысль опаляет вдруг его бурлящий мозг: «Сколько разных национальностей работают здесь, уйма! Так ведь просто: надо распустить меж них заразную — о, еще как! — вражду. Чтоб видеть и слышать не могли друг друга, чтоб дрались насмерть, мстили кровавой местью...»

Он приходит к твердому решению собрать воедино работающих на него «надежных людей», рассыпанных пока по разным участкам, и отвести их поглубже в тайгу, подальше от зорких чекистских глаз. Неспроста приехала в Березники московская комиссия, шалите, братцы чекисты! Смотреть испытания парового котла, да не только: скорее, наступить на хвост товарищу Сагайкину, поймать Сагайкина, упрятать его куда Макар телят не гонял. Не напрасно скрывают Крутанов и Хангильдян работу странной этой комиссии. Но береженого бог бережет, и пока не попали «надежные люди» в лапы ГПУ, пока не унюхали их московские ищейки, надо первым делом уводить ребят в тайгу; они еще не раз пригодятся. Где бы только жилье отыскать? Впрочем, теплые дни на дворе вселяют в него уверенность. Выкопают землянки, временно поживут в них, ничего, не сдохнут. А насчет продуктов уж он позаботится, это в его руках.

Всю ночь гудит паровой котел; приезжают одна за другой разделенные на две смены автомашины, бегут от света фар их по стенам пугливые тени. Где-то надрывается гармонь, и тягучий голос обливается горячей тоскою, Сагайкин, выбившись из сил, сомлев, проваливается в бредовые, кошмарные сны...

16

В уральскую тайгу пришла весна. Проспавшие всю зиму сосновые боры и не заметили, увлекшись солнечным сияньем и теплом парующей земли, как рядом с ними возникли уже первые заводы, цеха и вспомогательные хозяйства химического гиганта, выросла своя электростанция, поднялась водонапорная. На глазах изумленной тайги достраивались почти улицы Пятилетки и Индустриализации, каменные хоромы их стоят ровно и красиво. Да и в саму тайгу, жившую ранее сплошным темно-зеленым массивом, окутанную в голубые туманы, рождавшую бесконечно синие лесные дали, ворвались с пропискою навеки кирпичные красные трубы, поднимающие себя до середины высокого неба, трубы темные и железные, распарывающие его гладь узкими, черными чертами. И стало уж обычным видеть в тайге автомобили, бетономешалки и другие замысловатые по тем временам машины.

И это было ново, было увлекательно. Но все же больше всего бросались

в глаза изменения, происходящие в самих людях. В первые годы с языка ардуановцев не сходили разговоры о том, что надо бы возвращаться в родные края, купить хорошую крестьянскую лошадь, накопить денег да срубить добротную избу; в последнее же время многие думали ожениться и обосноваться на этом месте, поговаривали уже, что не место красит человека, а жить можно везде — все зависит от тебя самого.

И, как средоточие всего этого, виделся впереди древний весенний праздник труда, праздник татарского народа — сабантуй. Приближение его всколыхнуло всех почти одинаково. Вернее же, всегда, вечным спутником, живет этот праздник в сердцах людей; лишь жизненные заботы — переезды, устройство на новом месте — заслонили было думы о нем, скрыли их в хлопотливом тумане...

Но как только дела пошли более или менее на лад, как только очертились первые контуры комбината, вновь засиял сабантуй перед глазами татар, и душе захотелось его страстно и нетерпеливо.

Перед началом смены или когда собирались они в бараках, все заговаривал Бахтияр-абзый о сабантуе, просил упорно, чтоб сходил Мирсаит-абзый к начальству, выяснил там все в точности, договорился о времени и месте проведения.

Крутанов такого праздника не знал, был он из средней России, потому выразил некоторое сомнение.

— На стройке работает более четырех тысяч башкир и татар, товарищ Ардуанов. В любом празднике случаются шумы и скандалы — кто станет отвечать за последствия?

Мирсаита-абзый поддержал Хангильдян.

— Зря вы беспокоитесь, Никифор Степанович. Сабантуй — праздник труда. Никто там не напивается, не дерется, на сабантуе состязаются в ловкости и в силе. Мы, помню, в Перми проводили такой праздник — так все остались довольны.

— Это все хорошо, только, скажем, вот вы, товарищ партком, возьметесь ли сами за организацию этого дела?

— Безусловно.

— И отвечать будете?

— Конечно.

И Мирсаит-абзый с Хангильдяном, посидев два вечера после работы, определили уже точно место проведения сабантуя.

Чтобы не испугать секретаря, Ардуанов многого требовать не стал.

— С десяток горшков. В середине майдана шест надо будет вкопать. Ну, брус поперечный для битвы мешками. Победителям скачек и национальной борьбы — призы-подарки, И вот еще чего: сабантуй на сей раз проводится не в татарской деревне, а в новом поселке, и потому, наверно, не будет вышитых полотенец да узорных платков победителям в подарок — негде их собирать, понимаешь, товарищ секретарь? А знаешь ты, что в этом-то и есть вся красота сабантуя? Девушки и молодухи наши с ранней еще весны, как только начнет таять снег на полях, самые красивые свои подарки, всякие там вышитые, тканые, узорчатые, начинают готовить для сабантуя; и ждут потом, кому, какому батыру тот подарок достанется. Поэтому вы, товарищ Хан, — Мирсаит-абзый поглядел убедительно на секретаря парткома (так, по-свойски, называли секретаря парткома Хангильдяна рабочие, и многие даже не знали его настоящей фамилии), — так вот вы, товарищ Хан, сказали бы сами в постройкоме — мол, надо найти сорок — пятьдесят метров белой кисеи, столько же красной материи да хоть немножко сатина и шелка. Тогда девушки из бригады Шакира Сираева за две недели наготовят столько подарков, что хватит на всех батыров, а?

Договорились об этом тоже.

Хангильдян, однако, все же беспокоился, что праздник может пройти не очень гладко.

— Клянусь хлебом и солнцем, ничего не случится! — торжественно сказал Мирсаит-абзый и сам рассмеялся: вот ведь как хочется встретить сабантуй, даже клятвы в ход пошли!

— Понимаю я тебя, товарищ Ардуанов. Твоя бригада, конечно, ни с того ни с сего драку не учинит. Но ведь... есть и враги. Вредители, собаки, которые чувствуют, что наступил их последний час, оттого и бьются в предсмертной агонии, все укусить пытаются. Чего там греха таить — заставили же они нас недавно работать по колено в ледяной воде. Конечно, они здорово просчитались. Рассчитывали, подлецы, оставить нашу насосную на растерзание камским волнам. Рассчитывали, что рабочие придут в отчаяние, мол, зря стараетесь, зря тужитесь...