Яик – светлая река

Есенжанов Хамза

– Нурым! Где ты? – вернувшись, крикнул Жоламанов.

– Здесь!

Два выстрела, прозвучавших один за другим, оборвали голос Нурыма.

Жоламанов больше ничего не узнал ни о Нурыме, ни об Ораке; все смешалось, закружилось. Бесконечная стрельба, крики, плач детей, душераздирающий визг женщин, ржанье обезумевших коней, треск опрокинутой вблизи телеги. Из угла в угол затравленно метались овцы, из окон дома у самого устья реки взметнулось в черное небо жадное пламя. Началось кровавое побоище, безумная пляска смерти. Азмуратов и Аблаев с юнкерами перестреляли, перерубили всех

дружинников, спавших безмятежным сном. Всех до единого. В эту ночь они торжествовали.

4

Убийцы, как правило, трусы. Уильские юнкера не осмелились напасть на сотню Мамбета, стоявшую в двадцати верстах. Они боялись полка Айтиева, находившегося вблизи, и довольствовались тем, что щедро полили человеческой кровью устье Ащисая.

Пятьдесят юнкеров во главе с Аблаевым за одну ночь расстреляли двести дружинников. Большинство погибло в постели, так и не проснувшись. Пытавшихся убежать зарубили шашками.

К утру ворвался в аул отряд Азмуратова и выловил тех дружинников, что упрятались в хлевах, овчарнях, в скирдах; тут же зарубили семерых джигитов, а самого сотника схватили живьем. После этого юнкера погрузили оружие, продовольствие на телеги, согнали в гурт всех коней и поспешно уехали.

В скорбный аул, где в голос плакали женщины и дети, прискакал утром Батырбек со своими джигитами. Они выносили убитых из домов и развалин, старались успокоить жителей. Когда Батырбек увидел примчавшихся в аул Ораза и Хакима, он не сдержался, заплакал, как ребенок, горько и неутешно. Хаким побледнел как покойник, онемел, ни звука не произнес, не пролил ни единой слезы. Он безмолвно ходил по огромному двору, где рядами лежали окровавленные трупы, и кого-то искал… Наконец он остановился. Возле совершенно разрушенного дома лежал Нурым. Рядом с ним – Орак. Оба были обезглавлены.

Хаким опустился возле тела Нурыма и сидел долго как окаменелый. Вдруг он вспомнил: «Где же Мукарама? Неужто эти звери увезли ее? О боже! Лучше бы она погибла, чем оказаться в руках убийц! Лучше бы лежала здесь окровавленной, но чистой, непоруганной!» Хаким тупо повторял: «Зачем?! Зачем она здесь?»

Он на миг отвернулся от Нурыма, вскользь увидел, как жители аула вытаскивали трупы из-под развалин. Вынесли тело молодой женщины. Положили в стороне. Еще один труп, старухи. Положили рядом. Потом вынесли девочку… Еще одну женщину… Нет, девушку. С распущенными волосами. Смертельно бледную. Хаким бросился к телу девушки, обнял ее голову. Это была Мукарама…

Стоял сухой безветренный мороз. Широкая равнина между Барбастау и Меновым Двором покрылась первым легким снежком. Покрылись снегом долины и холмики, копны сена то тут, то там и редкие, чахлые кусты тоже оделись в легкое пушистое белое одеяние. Вдали сверкал белизной густой лес вдоль Яика. Кругом бело и тихо-тихо. Казалось, за одну ночь природа очистила этот неприглядный, грязно-унылый край, каким он бывает глубокой осенью. Перед зарей донеслись сюда, как далекие раскаты грома, выстрелы пушек, но сейчас и они умолкли, где-то за Лбищенском или дальше, далеко за Яиком. По тихой заснеженной степи прокладывали дорожку двое всадников. Там, где

ступали кони, оставались темные следы копыт. Всадники держали путь в Меновой Двор.

Это были Ораз и Хаким, сильно осунувшийся, побледневший за последние дни, потерявший любимую девушку, родного брата, незабвенных друзей. В душе его было пустынно, мертво, сердце будто застыло, не было ни мыслей, ни дум. Он все молчал, ничего не видел вокруг. Ораз несколько раз пытался отвлечь его, но Хаким отвечал односложно: «нет» или «да».

Когда всадники приблизились к Меновому Двору, Ораз рассказал ему о большом горе, постигшем город:

– Казаки решили расправиться со всеми своими пленниками. На большой площади Сенного базара выстроили двадцать пять виселиц. В ночь перед казнью Дмитриев отравился в каземате…

Хаким вздрогнул, словно от острой боли.

– Принял яд, – продолжал Ораз. – Решил, что лучше покончить с собой, чем ждать, пока палач накинет петлю на шею. Наши не успели, злодеи торопились свершить свое черное дело. Иначе Красная гвардия освободила бы вчера всех, кто томился в «Сорока трубах». Верно ведь?

Хаким молча кивнул головой.

– В тот день погибли многие, – продолжал Ораз. – Единственный сын Гадильшиной, сидевший в тюрьме, и единственная дочь Дмитриева. Мальчика казаки изрубили шашками… Он подкрался ночью к виселице, перерезал веревку, хотел унести один из трупов, но дозорные заметили и зарубили его на месте.

Хаким догадался, что мальчик этот был Сями.

– Зверье на все способно! – тихо сказал он.

«…Ночью мы встретились возле дома Мукарамы. Летом у стен тюрьмы… Листовки приклеивал, еду носил. Смышленый мальчик, как наш Адильбек… Только немного постарше. Умный, живой был…»

Хаким посмотрел вдаль, на холодную снежную степь. Впереди темнел Меновой Двор, слышался какой-то гул, издали было заметно необычное оживление в городе.

«…В чем был виноват Сями, мальчик Сями?.. В чем были виноваты все остальные?!»

– Там народ собирается, шумят. Вон солдаты. Говорили, что полк Айтиева стоит в Меновом Дворе.

Хаким тоже привстал на стременах.

– Давай побыстрей, Хаким! – заторопился Ораз.

Оба припустили коней. Перед глазами Хакима все стоял маленький Сями, приклеивающий листовку на стену дома Курбановых. «За что убили его?.. А Мукараму? Нурыма? Сальмена?»

На площади толпился народ. Кони, телеги, верблюды, волы. Казахи в шубах, в чекменях, в огромных треухах. Кердеринцы. Среди них много знакомых. Позади на конях выстроились солдаты. Добровольцы-казахи. Тут и партизаны Белана. Казахи легко пропустили Хакима и Ораза, но отряд Белана задержал их.

– Стойте здесь и не мешайте слушать. Комиссар говорит.

– Кто?

– Старый киргиз.

– Ой, да это же Баке! Бахитжан Каратаев! – воскликнул Ораз. – Вон видишь, ветер его бороду треплет.

Чуть заметный ветерок лохматил густые с сединой волосы старика и длинную его бороду. Рослый, крупный, в шубе, он стоял на трибуне и что-то говорил. Глухой голос старика почти не доходил до последних рядов: огромная, как море, толпа волновалась, гудела. Ораз привстал на стременах, напряженно слушая обрывки фраз.