Яик уходит в море
Шрифт:
В самых глухих форпостах стала слышна железная поступь крепнущего государства. Оно, как море реки, вбирало и стягивало в себя окраинные, казачьи ручьи. Не стало реки Яика. Приказом от 15 генваря 1775 года царица повелела "для совершенного забвения нещастного происшествия сего на Яике" именовать реку Уралом. Общинная самостоятельность у казаков была отнята. Над городом поставили сермяжный, солдатский гарнизон. Уничтожили навсегда войсковой Круг, осколок Новгородского веча.
В начале XIX века вводятся на Урале "мундиры и штаты". Яик снова встает на дыбы. Жесточайшая расправа учинена была князем
– Хоть умереть на груди родной земли, в своем человечьем обличьи!
Казни, ссылки, шпицрутены вырывали из казачества его цвет и силу.
Миром окончательно завладел сатана. Казаков обряжают в казенные мундиры. Последнего выборного Атамана Назарова силой волокут в Оренбург к Александру Первому. Царь гостит там в это время. Этот ласковый слуга антихриста сбривает Назарову бороду.
Позднее, в 1825 году, когда декабристы безвольно гибли на Сенатской площади в Петербурге, казачество еще раз фанатически приносило себя в жертву, борясь в своей степи против "прелестей, пущенных Бонапартом по всему свету". Да, по-разному видели мир Кабаев и Пестель!
В 1837 году наследник Александр Второй приезжает в Уральск. Старики останавливают его коляску среди улицы и, пав на колени, бросают испуганному царскому сыну челобитную. В ней исчислены все их обиды, в ней мольба - вернуть казачеству старинные вольности. Казаки счастливы: наконец-то их горе узнает сам царь!
И снова кровь, снова длинной чередою идут сквозь строй дерзкие жалобщики. В виде особой милости царь дарует уральцам собственного военного губернатора. Он носит и прежнее наименование - наказного Атамана.
Казачество окончательно покорено государством. Но оно еще мечется в поисках спасения своей общины. В шестидесятых годах уральцы посылают казака Головинского поселка Варсонофия Барышникова с двумя подручными (среди них - соколинский поп Петр Кабаев) с наказом, во что бы то ни стало разыскать святую страну Беловодье, чтобы выселиться туда всем Войском. Делегатам вручают фантастический маршрут безумного инока Марка. Барышников и Кабаев ищут по свету легендарное Камбайское или Опоньское царство. Едут в Константинополь, в Малую Азию, посещают Малабарский берег и даже Ост-Индию. Но рая земного нигде нет. Казакам некуда податься.
И вот наступает последняя открытая схватка с Петербургом...
..........................................................................................................
– Так как же, старики? Жалате руку приложить? Жалате за Яик постоять?
Кабаев глядел перед собою сурово и скорбно. С полчаса стоял гвалт в молельной. Чего там только не было! Чего ни выкрикивали казаки! Чуть ли не походом собирались на Петербург!.. Но шуми, не шуми, а что будешь делать, если забрались в густую крапиву? Нельзя же в самом деле примириться с Положением. Казаки не хотят стать на одну линию с мужиками. И ведь не один поселок подымается защищать себя, а все Войско - от Илека до Гурьева.
Ивей Маркович, оба Алаторцевы, Ефим и Маркел, за ними Ахилла Чертопруд и Бонифатий Ярахта первыми подписали заручную, поставили кресты у своих имен, выведенных крупными
Казаки не верили глазам. Ну, Гагушин, это еще понятно - трус и оглядчик. А вот Стахей Никитич! Он ведь настоящий казак.
Но Стахей не пожелал объясняться. Он молча ушел из молельной. Вероятно, он сделал это от досады. Последние годы дела у него и на реке и в степи шли очень плохо. От злости на судьбу он, по-видимому, и отвернулся от своей поселковой команды - так называют казаки свой сельский мир.
Настя стояла позади всех, сбоку. Она все время переглядывалась с русым Клементием. "Клемка, Клемка, песик шершавенький", - шептала она, краснея и опуская глаза от слишком откровенного иной раз взгляда казака. Она почти не слушала, что говорил Кабаев, не понимала; что тут происходит. Но когда отец Клементия, а за ним и сам Клементий среди настороженной, особой тишины стали пробираться сквозь толпу, и все им брезгливо и зло уступали дорогу, и когда Клементий при этом ни разу не посмотрел на нее, - у ней больно защемило сердце. "Вот жалей, не жалей!
– подумала она своей любимой поговоркой.
– Как страшно-то!.."
Кабаев в конце собрания сказал:
– Со свадьбами придется пообождать. Теперь всех погонят на службу. Наемка отменена.
6
Атаман Веревкин лечился за границей. Замывал на водах раны, полученные в Хивинском походе. Челобитную об отмене нового Положения казаки вручили его заместителю, генералу Бизянову. Бумагу доставили Ботов и Кирпичников. Заручная была подписана стариками всех станиц.
У Бизянова была самая большая борода в области - больше Инькиной на целую четверть. Борода эта оказалась колючей. Делегатов стали пытать. Заперли в баню. Топили ее целые сутки и продержали их там два дня. Казаки задыхались, стонали, но упрямо и пьяно твердили:
– Подчинимся. Все скажем. Доложите нашу челобитную государю.
У них искали заручную. Надо было расправиться и с доверителями. Но казаки бумагу с подписями успели сжевать в бане. Их связанных увезли на тряских телегах в Оренбург.
Ботов и Кирпичников прослыли по всей линии героями. За них молились старухи.
Однако через месяц по поселкам и станицам уже читали на сводках их покаянное заявление. В нем Кирпичников и Ботов признавали вред своих домогательств. Соколинцы не верили письму. Кабаев утверждал, что письмо составлено градскими, продажными писарями. Когда чиновник потребовал от соколинцев подписей под покаянным заявлением, Кабаев глухо фыркнул ему в лицо:
– Подписей не дадим, а худо будет пострадаем. Так Богу угодно.
Говорил он за весь поселок. Богатые кулугуры-кержаки ни за что не хотели принять новое Положение, Раньше они всегда откупались от военной службы. Теперь не то: все казаки должны будут пробыть в полку самое меньшее год. За богачами тянулись и ворчали казаки среднего достатка. Разве легко было, в самом деле, держать, состоя в полевом разряде, полное снаряжение, обмундирование и строевого коня? И это - целых семь лет!