Яковлев А. Сумерки

Неизвестно

Видимо, мы, реформируя Систему, не учли одного решаю­щего обстоятельства, я бы сказал, специфического для систе­мы двоевластия. Ослабляя власть партийного аппарата, надо было одновременно снижать силу открытого и тайного влия­ния аппарата КГБ на политические решения. Руководители КГБ ловко использовали этот просчет. Они начали активно окружать Горбачева своими людьми и компрометировать тех, кто им мешал. Активно собирались досье на наиболее известных деятелей демократического крыла в обществе — Г. Попова, А. Собчака, С. Станкевича, В. Коротича, Е. Яков­лева и многих других. Спецслужбам удалось спровоцировать ряд антиперестроечных провокаций: в Сумгаите, Фергане, Алма-Ате, Вильнюсе, Риге, Тбилиси. Были проведены спец- операции в армии

по формированию там антиправительст­венных настроений. У руководства Перестройкой, таким об­разом, была одна линия, а у КГБ — противоположная.

О том, что КГБ удавалось удерживать систему двоевлас­тия еще и при Горбачеве, свидетельствует такой пример, причем далеко не единственный. Где-то в конце апреля — начале мая 1988 года возник вопрос о возвращении в СССР знаменитого режиссера Театра на Таганке Юрия Любимова. Я позвонил в КГБ, поскольку возражения шли с той стороны. Там категорически возражали. Сейчас я уже не помню их аргументы. И все это происходило в обстановке, когда все слова о демократии и свободе были уже сказаны. Я позвонил Шеварднадзе. Договорились не тратить времени на уговоры, а написать в Политбюро официальную записку. Так и сдела­ли. Записку послали 4 мая 1988 года за двумя подписями. Со­гласие на выдачу визы было получено 7 мая. Вопрос был ре­шен вопреки возражениям спецслужб.

Повторяю, на дворе шел 1988 год, но двоевластие продол­жалось, что и было решающим тормозом реформ. КГБ к то­му же явно усилил работу по внедрению в демократическое движение своих людей. В психологии номенклатуры мало что менялось. Подспудное, тайное влияние КГБ доминирова­ло, мало того, оно ложилось на удобренную почву — на стра­хи и прямые связи спецслужб с номенклатурой. «Бойцы невидимого фронта» и сегодня весьма заметны в Думе, пра­вительстве, всюду.

«Кротовая тактика» КГБ часто одерживала верх. Горбаче­ва сумели напугать демократической волной. Он начал пя­титься, ища спасение во временном откате от реформ, счи­тая это тактикой. Крючков тем временем все делал, чтобы постоянно подогревать веру Горбачева в то, что он может по­ложиться на КГБ на любых поворотах событий. Не знаю, клевал на эту приманку Михаил Сергеевич или нет. Думаю, однако, что опасения у него в отношении главы КГБ посте­пенно укреплялись — таково мое ощущение. Так это или не так, но в любом случае Горбачев продолжал находиться под усиленным прессом спецслужб. Да и деваться ему было не­куда, поскольку с демократическими силами он многие связи уже потерял, а вокруг него сложилась преступная группа за­говорщиков, которая, не моргнув глазом, предала его, ибо со­стояла из лиц, тесно сотрудничавших с КГБ, или его прямых агентов.

Будучи в Политбюро, я внимательно присматривался к де­ятельности спецслужб, прежде всего КГБ. Вовсе не хочу всех работников, особенно разведчиков, мерить одной меркой. Там немало достойных людей. Пишу в этой главе о другом, а именно: о карательной системе, которая вместе с КПСС бы­ла основой большевистской диктатуры.

Я не располагаю достаточной конкретикой, касающейся деятельности КГБ, — она будет еще долго покрыта тайной. Просто хочу пригласить исследователей к изучению подлин­ной природы и механизма взаимодействия партии и кара­тельных служб, сферы, которая содержит еще очень много неразгаданного и скрытого от общества.

В России появилось очень много полити­чески смелых людей. Речи, статьи, ми­тинги, проклятия властям, восторги прошлым, безудержные обвинения в ад­рес реформаторов. Нетерпимость, как леденящая пурга, заметает дороги к ра­зуму. Печально, что в стране подверг­лись нравственной коррозии совесть, душа, человеческое в человеке. А что смелых миллионы — это прекрасно! Но, увы, рабов пока больше.

Автор

Глава восемнадцатая

САМООЧИЩЕНИЕ

Любая

кардинальная Реформация с самого начала должна ис­ходить из того, что ее предварительные замыслы будут во многом опрокинуты. Жизнь-хозяйка без колебаний диктует свой темп и свою логику, свою последовательность событий, обнаруживает свои капризы, высвечивает трагиков и коми­ков, мучеников и слюнтяев, героев и могильщиков. Так оно случилось и в России. Особенно ярко это высветилось в пер­вые годы нового столетия.

Автор

Прежде чем поделиться в следующей главе своими впечатлениями о событиях, начавшими свой бег пос­ле провала военно-большевистского мятежа в августе 1991 го­да, я попытаюсь подвести некоторые внутриполитические и внешнеполитические итоги Мартовско-апрельской револю­ции 1985 года и первых лет Перестройки, как я их понимаю.

На рубеже 90-х годов раскладка сил и соперничество ин­тересов все заметнее осложнялись разрушением былого по­литического баланса. Идеологическая монополия оказалась сметенной, постепенно углублялось понимание той истины, что во многом наши беды, кризисы, пороки и предрассудки были следствием принудительного мировоззрения, которое перекрывало пути научному анализу и ответственным реше­ниям. Политические реформы пришлось осуществлять по ходу Перестройки, причем общественному сознанию еще предстояло переварить по-настоящему ее основные принци­пы, такие, как свобода слова и творчества, многопартий­ность, разделение властей, частная собственность, рыночные отношения, и многие другие.

1

Перестройка — это объективно вызревшая в нед­рах общества попытка излечить безумие октябрьской контр­революции 1917 года, покончить с уголовщиной и безнравст­венностью власти. К слову сказать, через аналогичные про­цессы мучительного «самоуправления» проходили все крупные социальные повороты и в других странах. Ни один из них не был и не мог быть свободным от преступного эле­мента. Когда уголовщину удавалось оттеснить, общественное развитие шло дальше по восходящей. Революция Кромвеля, французская 1789—1793 годов, буржуазно-демократическая в США — все они проходили через периоды нравственного самоочищения, но периоды эти наступали, когда у власти оказывалось третье-четвертое поколение. Почему именно в эти сроки — тема особого разговора. Наверное, есть ответы, но не у меня.

Перестройка 1985—1991 годов взорвала былое устройство бытия, пытаясь отбросить не только уголовное начало, но и все, что его объективно оправдывало и защищало, на нем па­разитировало: беспробудный догматизм, хозяйственную сис­тему грабежа и коллективной безответственности, организа­ционные и административные структуры бесправия. Понят­но, что вполне реальные угрозы большевизму не могли не вызвать встречной угрозы, вплоть до крайних средств — на­пример, тех же самых попыток государственного переворота в 1991 и 1993 годах, носивших уголовный характер, как и их предшественница — октябрьская контрреволюция.

Угроза со стороны «сталинократии» стала приобретать яв­ные очертания после того, как Перестройка постепенно пе­реходила к этапу Реформации. Думаю, что мы проморгали этот момент, увязнув в текущих проблемах. Мы не расслы­шали призывов колокола времени. Но и в этом историческом контексте Перестройка на практике оказалась намного шире и глубже «обновления» и «совершенствования». Больше то­го, она несла в себе, на мой взгляд, социально-смысловую из­быточность. Именно здесь были заложены наиболее серьез­ные основания рассчитывать на ее успех. Любое развитие всегда движется вперед избыточностью начального матери­ала, накопленных противоречий, доступных альтернатив и требующих решения задач. Но избыточность этих образую­щих факторов не должна была перейти в то давящее изоби­лие нерешенных проблем, производными от которого могут стать почти безысходный кризис ожиданий, жесточайшие разочарования.