Якудза
Шрифт:
Витек закончил. В кабинете повисла тишина. Только слышно было, как отрывисто щелкает авторучка о ладонь капитана да тупо плюхается об оконное стекло какое-то разжиревшее за лето сонное осеннее насекомое.
Наконец, следователю надоело делать из авторучки вентилятор, и он воспользовался ею по назначению. Опустив руку на бланк протокола, он начал машинально на нем что-то рисовать.
— Это все? — спросил он, не прерывая своего занятия.
— Все.
— А револьвер где взял?
— Нашел.
— Заряженный. Угу, — кивнул следователь. — И полная запасная обойма к нему,
Витек пожал плечами и принялся рассматривать дырку в линолеуме.
— А второй пистолет где? Или что там еще у тебя было?
Витек непонимающе уставился на следователя.
— Вот и я не понимаю, — сказал Макаренко. — Саид убит револьверной пулей. А двоих его друзей словно из пушки сорок пятого калибра отстрелили. У одного дыра в груди с его голову, а второй вообще без головы. Словно ее топором снесло.
— Нашли? — безразлично спросил Витек.
— Что нашли?
— Голову.
— Нет.
— Ну, значит, и Аллах с ней, — вздохнул Витек. И вновь удивился своему внутреннему спокойствию. Конечно, немного интересно стало ему, куда же все-таки та голова делась. Но лишь совсем немного. Ровно настолько, чтобы забыть о ней через мгновение.
— Ты хоть знаешь, какой срок тебе светит, остряк-самоучка?
Витек продолжал молчать.
— Значит, знаешь. Ну, если ты все знаешь, то не смею больше задерживать.
Витек медленно оторвался от созерцания пола и поднял глаза на следователя.
— А можно вопрос?
— Спрашивай, — пожал плечами Макаренко.
— Как вы узнали… ну, что мы там…
— Про разбор ваш? Да сосед твой, доброжелатель обкуренный, прибежал в отделение, глаза в кучу. Говорит, друга убивают. Из лучших побуждений, одним словом. Только время стрелки вашей указал неправильно. Еще б немного — и не успели.
Витек криво усмехнулся и хрустнул кулаками, отчего заныли не до конца зажившие запястья и засвербило обожженное тавром Ибрагима плечо под так и не снятой повязкой.
«Сева-Франкенштейн сдал, зараза!»
— И хорошо, что успели, — сказал следователь. — Сейчас бы земляки убитых тебя на ремни резали. Еще вопросы будут?
Витек молчал. Какие еще могут быть вопросы?
— Ну, если вопросов нет… Мартынюк, проводи арестованного.
Вошел Мартынюк, всем своим видом выражая оскорбленную невинность. Вывел Витька за дверь и зло рванул за собой китайскую дверную ручку, так что с нее осенним листом слетел существенный клок позолоты.
Макаренко хмыкнул, спрятал за пазуху ручку и, встав из-за стола, подошел к окну.
За окном сгущался вечер и шел дождь. Скучный, ленивый осенний дождь, похожий на длинные серые куски бесконечных проводов, падающих с неба. За этой мутной завесой метались смазанные тени машин и одинаковые силуэты людей, вечно спешащих куда-то.
«И так — всю жизнь, — пришла мысль. — Одно и то же. На работу, с работы, семья, дети… Вечная суета. Только зэкам спешить некуда. Все за них другими решено, на годы вперед расписано. Хоть парня этого возьми. Сейчас его — р-раз! — и на десяточку, а то и на все пятнадцать, пусть и прав он по-человечески на все сто. А нам — галочка. Преступление раскрыли. Премию — в карман, дело —
Макаренко отошел от окна и направился к выходу. Пора домой, работа закончена.
«Работа, — криво усмехнулся он. — Ладно, когда Чикатилу какого-нибудь, а тут…»
Взгляд его упал на собственный рисунок, и Макаренко на секунду запнулся на пороге.
На рисунке была изображена женщина, распятая на стене. И странной формы меч на полу. И костер, в пламени которого корчилась черная фигура… И хотя рисунок не был выполнен рукой профессионала, тем не менее, на лице женщины читалось… облегчение. Облегчение, которое приносит страдальцам смерть.
Следователь опустил голову, зажмурился, после чего тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и резко рванул дверь на себя, сдирая с китайской ручки жалкие остатки дешевой позолоты.
— И ты повелся? Да чтоб мент человеком был? Ни в жисть не поверю. Это все мусорские прокладки, помяни мое слово. И не вздумай кому-нибудь в хате тюремной или на зоне прогнать, что мент тебе жизнь спас и, — Афанасий поднял вверх указательный палец, — подогнал капусты на лепилу. Если только на дурку вместо зоны поехать не хочешь. Ты такое лучше ментам заряди — так точняк дурка тебе обеспечена. Скажут, чувак реально от переживаний кукушкой двинулся.
Афанасий валялся на железной кровати в позе скучающего Обломова и с умным видом разглагольствовал «за жизнь». Витек лежал на соседней и смотрел в потолок, особо сокамерника не слушая и крутя про себя в голове так и эдак ту самую навязчивую мысль, которая не давала ему покоя целое утро. В то же время сама мысль была относительно несложной. Сложнее было с ее осуществлением.
А что если дождаться вечера, притвориться, что ему прям совсем уж погано от перенесенных побоев, подождать, когда Мартынюк откроет дверь, вломить ему ногой по причинному месту, переодеться в его форму, спокойно выйти из этого «ивса» — благо, выход он запомнил по пути к кабинету Макаренко и обратно? Там как раз чуть дальше решетка кованая с огромным камерным замком коридор перегораживает, а еще дальше — дверь, за которой выход на улицу. И не иначе ключ именно от этой двери Мартынюк постоянно с собой на поясе таскает… А что, если ключ не от этой двери, а от камер? И зайдет ли он сам в камеру, или позовет кого-то еще? Ног-то хватит всем вошедшим по гениталиям стучать?..
— Ладно, шутки шутками, но ты сам подумай, — между тем не унимался Афанасий. — Вот даже если твой такой хороший и правильный капитан тебя не закроет, то на хрена нужен в ментовке такой следак? Правильно, на хрен не нужен. И даже если у него там совесть проснется, что вообще по сути своей будет чудо нерукотворное, и он тебя с крючка сымет — то ему сверху сразу дадут по шапке, мол, ты что, паскуда, делаешь? План срываешь, показатели портишь. У них ведь как? У них, у ментов, как у шахтеров, план есть, сколько людей за месяц закрыть. И если число закрытых с планом хронически не срастается — будет твой следак не в теплом кабинете бамбук курить, а на бану вагоны разгружать. Или же вообще под Нижний Тагил поедет.