Йалка
Шрифт:
Кот все-таки соскользнул в контейнер. Я вздрогнул и уронил маску в снег. Поднял, отряхнул и попробовал надеть. Мокрая, она никак не липла.
– Достала!
Я выругался и швырнул маску в контейнер, откуда пулей выскочил кот и умчался в темный угол. Я зашагал прочь.
Снег крупными хлопьями падал мне на плечи. Куртка осталась в клубе. Но я не мерз. Мне было легко. Хотелось идти и идти. Я даже подумал уйти из города. Отправиться, скажем, обратно в Архангельск, а лучше в Мурманск, увидеть своими глазами деревню нуоли, хоть и ненастоящую. Карты показывали, что я могу дойти за два месяца. Интересно, учитывают они остановки или предполагают, что можно обойтись без лишней лирики.
Я шел к Дону. На мосту остановился и посмотрел на черную воду. Зима выдалась теплой, река не закрылась льдом. Я мог бы прыгнуть, но скелет нуоли слишком крепкий, чтобы разбиться о воду. Тогда я мог бы захлебнуться, но психика слишком устойчивая, чтобы отчаяться. Есть в нас что-то
Я перешел на левый берег. Кто-то грустно гулял по набережной с собакой. Я подошел к воде. Река мирно и тихо текла куда следует. Я разулся и ступил на мокрый запорошенный песок. Вода ласкала ступни. Я обернулся. Никого рядом не было. Для людей слишком холодно, чтобы околачиваться у воды. Быстро раздевшись и бросив одежду на песок, я зашел в воду. Окунулся с головой, не издавая лишних плесков. Под водой открыл глаза или что там у нас вместо них. Только чернота и тишина вокруг. Природа такая мудрая, но почему ей не хватило ума сделать нуоли подводными существами. Вместо медведей мои предки сражались бы с касатками за тюленей и тунцов. И нам никогда бы не пришлось жить с людьми, говорить с ними, дружить, влюбляться…
Я вынырнул. Течение отнесло меня метров на сто. Я принялся быстро грести к берегу. Немного переоценив свою любовь к холоду, я дрожащими руками оделся и побежал обратно на мост. Нужно вернуться за маской! О чем я думал, когда выбросил ее? Прав был дед, говоря о целительной силе холодной воды. Мысли прояснились. Я облажался. С кем не бывает? Нужно просто вернуться за маской, а потом подождать, пока о моем провале забудут. Месяц или год.
Темными переулками я возвращался в «Комедию» и думал о том, как маска лежит под грудой мусора. Только бы на нее не выбросили панцири креветок в сливочно-чесночном соусе, которые всегда пользовались большим спросом. Игорь точно заказал креветки, заедал мой позор. А Натали? Я попытался вспомнить ее лицо. Было ли ей стыдно за меня? С чего вдруг. Она меня едва знает. Такие, как она, могут испытывать жалость. Наверняка в детстве она подбирала драных котов с улицы, играла с ними, но потом забывала, и мать или отец выбрасывали их обратно на улицу или раздавали родственникам.
Было почти три утра, когда я подошел к заднему дворику клуба. На снегу виднелись свежие следы от колес мусоровоза. Как в плохом кино, я опоздал, и моя маска вместе с креветочными очистками уехала на свалку куда-то за город. Не знаю, есть ли такие, но воображение неизменно рисует бескрайние поля с разбитыми унитазами, ворохами одежды, сломанными игрушками и креветочными очистками.
Меня била мелкая дрожь. Ходить мокрым зимой – не самое мое лучшее решение. Я подошел к контейнерам и заглянул. Пустые. Какое-то время я стоял, раздумывая, что делать дальше. Идею позвонить по номеру, выбитому на контейнерах, я сразу отмел. Даже если бы я нашел ее, едва ли смог бы когда-нибудь надеть. Чем дольше я стоял в нерешительности, тем сильнее замерзал. Промелькнула мысль лечь где-нибудь в темном углу, уснуть и не проснуться. Но, услышав звук открывающейся двери, я вспомнил о крепкой психике и отправился домой.
Я вошел в квартиру, и Толик в одних трусах набросился на меня с криками, что обзвонил все морги и все обезьянники, что, конечно же, не так. Зачем люди вообще это говорят? На деле он звонил мне раз сто или сто десять. Я же хотел одного – лечь в уютную постель и забыть этот день. И может, случится чудо и все это окажется просто сном.
Глава 2
«Я полз по ледяной пустыне три дня и три ночи. Команда погибла в отчаянной попытке вернуться домой. Последним был старпом. Но и он потерял веру. Однажды я увидел в его глазах жгучую ненависть. Я не мог укрыться от этого взгляда. Я боялся уснуть. Но когда проснулся посреди нескончаемой ночи, старпом был мертв. А в глазах все та же ненависть. Думаю, он хотел меня убить. Отчаяние порождает насилие. Я обыскал его, нашел остатки бахчисарайского коньяка и выпил их залпом. Лучше умереть, пытаясь найти правду, чем так – от отчаяния и безверия.
Я полз по ледяной пустыне бог знает сколько. Я не различал дни и ночи. Мои пальцы почернели, но я цеплялся ими за белую землю. Иногда я слушал, как дышит сама земля. И я дышал с ней.
Подо льдом бьется сердце…
Или это чьи-то шаги? Я открыл глаз, тот, что смог открыть. В белой буре кто-то приближался. Или что-то. Большое и белое, как все здесь. И я лежал белый. Оно приближалось. Медведь? На двух ногах или мой уцелевший глаз меня подвел? Я был прав. Жизнь не кончается горизонтом. И пусть медведь растерзает мое хилое тело, я был прав. Мир не кончается горизонтом…
…
Я очнулся от боли. Нестерпимой боли… будто
…
Когда я смог открыть глаза, я подумал, что умер и Бог решил надо мной посмеяться. Дал мне то, что я искал. Так и сказал:
– Ты получил, что искал! Возрадуйся же!
И я возрадовался. Если это жизнь после смерти… без райских садов и водопадов… а лишь лед и белые… люди?
…Они были похожи на людей. У них ноги и руки. У них пальцы, чего теперь не скажешь обо мне. И кто из нас больше человек?
Когда я смог говорить, я сказал:
– Здравствуйте!
И провалился в черную бездну. А когда снова очнулся, черная бездна смотрела на меня. Окаймленная белой шерстью, бездна смотрела на меня. Я ощутил покой. Даже если это конец.
У бездны были пальцы. Они ощупывали мое лицо. Я поднял руку, чтобы потрогать бездну, и оказалось, что моих пальцев уже нет.
…У них были пальцы. И кто из нас больше человек?»
Чуда не произошло. Озноб бил меня всю ночь, вызывая в сознании отрывки полубредовых мемуаров «путешественника и филантропа» А. П. Верховского. Он не был ни моряком, ни ученым. Он даже путешественником не был. В своей книге он рассказывает больше о душевных метаниях мужчины средних лет, потерявшего всякий смысл жизни. Имея сотни деревень с крестьянами, легко впасть в депрессию и отправиться покорять Север.
Если отбросить фрагменты, где он рассуждает о несостоятельности своего брака и всей жизни, о влиянии холода и недостатка еды на психическое состояние команды, получится история открытия Земли Франца-Иосифа и народа нуоли. Моего народа.
Никто бы не узнал об этих мемуарах, если б не экспедиция Вейпрехта и Пайера двадцатью годами позже. Старый и истощенный Верховской не смог удержаться от соблазна приписать себе открытие необычайного явления. Когда же его спросили, почему он столько лет молчал, он зачитал выдержку из своего дневника:
«Они сохранили мне жизнь в обмен на молчание. Я унесу тайну безликого народа в могилу…»
В мемуарах, которые тут же взялись публиковать, он писал о тяжелом бремени секрета, которым не мог поделиться ни с кем. Когда же от него потребовали доказательств, детальных маршрутных листов, он отвечал, что «Великий Бог Севера привел его к поселению нуоли».
Верховского посчитали старым безумцем, но мемуарами его зачитывались в салонах. У дам он имел большой успех. И надо отдать должное, старик умел выдавить слезу. Даже бегло читая, невольно проникаешься детальными описаниями физического истощения. Едва ли такое можно придумать.
В школе эти мемуары не были в обязательной программе, но старая учительница истории Фаина Расуловна как-то упомянула с дрожью в голосе о способности А. П. Верховского «взывать к глубинам человеческой души». Имела ли она тогда в виду именно человеческую душу, но я запомнил и тут же скачал себе эту книжку в надежде найти секретные приемы воздействия на эти загадочные души. Не нашел.
Когда я окончательно проснулся с головной болью и иссушающей жаждой, чем невольно отождествил себя с несчастным Верховским, я побрел на кухню и столкнулся со вчерашней Лелей или Лялей, я не запомнил. Она курила в открытую форточку. Чего ей не спится по утрам?
– Ты вчера зажег.
Какая острячка.
– Надо было разбить что-нибудь… или дать в морду тем мудакам…
– А ты пиар-директором работаешь или факультатив посещаешь?
– Да уж так бы не обосралась…
Она потушила сигарету о чашку, мою, которую приспособила под пепельницу, закрыла форточку и выпустила последнюю струю дыма в комнату. Не стряхнув пепел в мусор или унитаз, она оставила чашку на подоконнике и вышла. Она бы задела меня плечом, будь у нас кухня хотя бы метров девять вместо двенадцати. Я смотрел на кружку с пеплом, и вчерашняя тошнота усиливалась. Дикая баба.
«Лишившись некоторых частей себя, будучи дряхлым стариком, я засыпаю с мыслью о ней. Той, что своими нежными руками выходила меня, как беспомощного младенца…»
Дурацкий Верховской. Надо перечитать.
Я вернулся в комнату, бросил взгляд на пустой кейс от маски, и стало холодно. Для юга я слишком часто мерзну. Была мысль позвонить маме и спросить, что делать, если в порыве отчаяния и идеях о собственной смерти выбрасываешь маску в гору самого отвратительного мусора, но она тут же уступила место другой. Придется ей рассказать о неудачном выступлении и подарить еще одно подтверждение моей несостоятельности как сына, мужчины и нуоли. Надо разбираться самому.