Яма
Шрифт:
Не принимал. Не слушал. Занято.
"Сука…"
Абсурднее всего было то, что он мыслями об этой заразной плюшке столько часов намотал, сколько не лицезрел ее в реальности. Ведь не видел ее пару недель! А до этого, что? Честное слово, смешно вспоминать эти бесконтактные дурацкие встречи.
"Смешно, сука?"
— Хочу сменить обстановку, — решительный тон Леськи прорвался в мутные дебри его сознания. Подвесило нехило. Упустил что-что из ее речей, прежде такого бы не случилось. Ему должно быть стыдно. Особенно в свете последних событий. —
Чуть сжал ее пальцы.
— Езжай, конечно.
Лицо Леськи прояснилось, будто она крайне нуждалась в его одобрении. В глазах вместе со слезами проступила робкая надежда.
— Все… наладится?
— Все наладится.
Заглянула медсестра, и Сергею минут двадцать пришлось слоняться в коридоре. Из других палат доносились крики, писк и кряхтение младенцев. Только за Леськиной дверью стояла тишина.
Как-никак, это угнетало даже каменного Града.
Позже, глубокой ночью, когда он бесцельно пялился на открывающийся из окна вид больничного двора, Алеся проснулась и снова долго плакала. Обнять ее не получалось. Ей пока не разрешали подниматься на ноги. Да и опасался он ненароком ей навредить. Сжимал пальцы, гладил по голове. Только слов для нее так и не нашел.
Мать с отцом потеряли к нему интерес. В доме поселилась угрюмая тишина. Без острой надобности не показывалась даже прислуга. Все затаились по своим углам.
Граду не спалось несколько ночей подряд. Сдавшись, вытаскивал из глубины своей холодной души какое-то подобие эмоций и чувств.
Сбежавшие дети поют и смеются,
Танец заводят, кружат хоровод.
Над осью земной белая карусель
Завершает дежурный дневной переход.
Новая девочка в розовом платье
Ищет глазами знакомую стать.
Нет, ей не страшно и не тоскливо.
Мир незнакомый уж ею любим.
За руку девочку берет мальчуган.
Веселый и смелый,
Он из банды смутьян.
В прошлом году они спутали звезды,
Долго же Богу их пришлось разбирать.
Идут и воркуют,
Это для них долгожданная встреча.
Схожи у двоицы губы и нос,
А еще отцовский светлых кудрей скос.
С севера сада пару встречает крайне серьезный школяр.
Младшей сестре он дарует три леденца и бирюзовый шар.
Дети не плачут
И не тоскуют.
Некогда детям скучать по Земле.
В мире своем они реки рисуют,
Травы и косы, молочные горы.
Смехом звеня, ставят в небе новые звезды.
Лишь с приходом ночным
К Богу приходит долгожданный покой.
Тихо в раю,
Дети все спят.
В путах Морфея с каждым младенцем спит мать.
— Хорошо, что ты спустился. Мы в церковь едем.
Сдвинув козырек, Серега глянул отцу в лицо.
— У
— Какие еще дела? — едва не задохнулся негодованием.
Недолго же длилось спокойствие.
— В семье горе — у него дела! Нужно службу заказать, помолиться.
— Я потом, дома помолюсь, — соврал, глядя отцу прямо в глаза.
Николай Иванович приложил усилия, чтобы соединить внешний вид Сергея и его слова воедино. Джинсы эти подранные, футболку с черепом и воронами, торчащий набекрень козырек бейсболки, взгляд пустой. Помолится? Он, совершенно точно, и креститься-то не умеет. Да и словарный запас далек от библейского, как Пномпень от Вифлеема! Привык жаргонами да матами изъясняться.
— Что ты за ирод, твою ж… — скрипнул зубами. Оглянулся на дверь, убеждаясь, что жена еще не спустилась. — Хоть вид сделай, что тебе не безразлично! Тебя же учили смотреть собеседнику в глаза, отражать реакции, проявлять сопереживания… Ты же лучше меня знаешь, как действовать! Потрудись хоть что-то сделать для матери, — осознал, что не дышит, когда речь из-за недостатка кислорода резко оборвалась. Ослабляя галстук, вдохнул. — И сестры, — добавил хрипло.
Вот только направить "ирода" на путь праведный уж целую вечность являлось невыполнимой задачей.
— Бать, что угодно, но в церковь не зайду. Меня там выворачивает.
— Потому что ты чертяка!
— Коля, прекрати немедленно, — подоспела-таки незаметно мать. — Сколько можно оскорблять мальчика? Ну, не хочет, пусть не едет. Не всем комфортно находиться в церкви, и это никакой не приговор! Чертяка… Господи, прости. Думай, что говоришь, Коля!
— Я не понимаю, почему ты вечно ему потакаешь? "Мальчику" с его грешками к Богу не помешает!
— Коля, мне сейчас совсем не до споров, — информировала категорично. — Чтобы молиться, не обязательно ходить в церковь.
— Мыслишь прямо как твой сынок. А я думаю, откуда это у него?
— Кроме того, — с нажимом добавила Валентина Алексеевна. — Кто-то должен поехать в Лесину квартиру, там рабочие приедут, чтобы заняться демонтажем мебели.
— Отец Давид каждый раз спрашивает, почему Сергей не появляется. Не сбился ли с пути, не загубил ли душу… — продолжал гнуть свою линию отец. — Стыдно в глаза ему смотреть!
— Естественно, спрашивает. Ему же обо мне давно донесли твои разлюбезные соседи и друзья, вот он и жаждет подробностей из первых уст, — ухмыльнулся Серега.
И правильно он, Николай Иванович, заметил — вид, как у чертяки!
— Так я ему и расскажу. Пусть помолится о твоей грешной душе.
— Фотографию мою возьми, чтобы наверняка, — подкинул идею отпрыск. — А воду он заряжает? Ты тару приготовил? Будем умываться и чай заваривать.
— Освящает! Это тебе не Кашпировский.
— Это еще кто? Хотя лучше не рассказывай. Я и без того в аху… крайне удивлен.
Крутанувшись на мысках сверкающих темно-коричневых туфель, Николай Иванович дернул лацканы пиджака и принялся застегивать пуговицы.