Ямщина
Шрифт:
– Ты чо, спятил? Кака борьба? Каки мужики? Ты чо буровишь?
– Не встревай, Тихон Трофимыч, не рушь мой замысел… – и, отвернувшись от него, Дидигуров подскочил к Гарденсену едва ли не вплотную, продолжил той же сорочьей скороговоркой: – Пять наилучших мужиков бороться станут, а вот шестого седни не будет – извоз уехал. Така беда… Но все равно завлекательно… Ты его спроси, Саша, он не желает на борьбу поглядеть?
– Господин Гарденсен говорит, что ему очень любопытно поглядеть на сибирскую борьбу.
– Дак с нашим удовольствием
Две тройки, уже наготове, стояли у подъезда. Дюжев с Дидигуровым первыми вышли из гостиницы, на тротуарчике замешкались, дожидаясь Гарденсена и Рагозина.
– Ты какую хренотень выдумал? – снова приступил с расспросами Тихон Трофимович.
– Да после, после… – отмахнулся Дидигуров, – я не я буду, если не клюнет…
– Кто – петух в задницу?
– И такое может случиться, если планида от нас отвернется. Ты только под ногами у меня не путайся… Вот он, родимый, шествует…
Гарденсен появился на крыльце в длинном пальто, в теплой шляпе, горло было замотано ослепительно белым шарфом. Ступал он и впрямь важно, величаво. За ним торопился Рагозин и тащил укрепленный на треноге фотографический аппарат, замотанный в кусок черной материи.
– Это чо за беда, чо за… астролябия? – спросил Тихон Трофимович.
– Сказано тебе – не встревай! Клюнул он, клюнул! – Дидигуров проворно подбежал к Гарденсену, ухватил за локоток, словно девицу, повел к возку. Туда же усадил Рагозина с фотографическим аппаратом, и сам прилепился сбоку. Тихону Трофимовичу пришлось одному усаживаться к Митричу.
Свистнули-гикнули, и две тройки одна за другой рванули по улице. Ехали недолго. Вот и берег Ушайки. Большой круг с притоптанным свежим снегом, пообочь, на снегу, – шубы, шапки навалены. А в кругу – здоровые, ражие мужики в одних рубахах возюкаются друг с другом, перехватываются на поясах, подсекают противников хитрыми уловками и шлепают с маху наземь, да так важно – аж селезенки екают. Пар над ними стоит, будто в натопленной бане дверь открыли. На подъехавших господ никто даже и не взглянул.
Гарденсен, забыв о своей степенности, вдруг на глазах преобразился: пошел боком-боком, вскидывая голову, как боевой петух, холодные равнодушные глаза жадно заблестели, словно у пьяницы, увидевшего рюмку.
А Дидигуров, след в след, не отставая от него и не давая отставать Рагозину, докладывал:
– Самые наилучшие силачи наши собрались тут, сильнее их никого нет в округе! Как вам, господин Гарденсен, глянется?
Гарденсен мотнул головой и стал разматывать белый шарф, расстегивать пальто – все полетело на снег, рядом с мужичьими шубами и шапками. Под пальто у него оказался свитер, и свитер – тоже долой. Оставшись только в сапогах, в широких брюках и в голубом трико, которое плотно, будто приклеенное, облегало мускулистое тело, Гарденсен повернулся к Рагозину, коротко буркнул что-то.
– Он хочет бороться с самым сильным из них, – перевел Рагозин.
– Эй, ребята!
Жаркая схватка замерла, запыхавшиеся мужики подвинулись к гостям, разглядывали, не скрывая любопытства, Гарденсена.
– Вот, ребятки, побороться с вами желает гость наш иностранный.
– А нам чего – потопчемся! Только чтоб без обиды после и без подвохов, – коренастый, кучерявый мужик с русой бородкой выступил чуть вперед.
Рагозин быстро переводил. Гарденсен кивал головой.
– Ну чо, поехали? – мужик поддернул рукава серенькой застиранной рубахи и двинулся на Гарденсена. Сошлись, сцепились. Гарденсен сразу же попытался бросить мужика захватом через бедро, но тот ловко вывернулся и успел перехватить за руку, да так крепко, что Гарденсен только крякнул.
– Эй, эй, – заголосил Дидигуров, – дурак расейский, ты мне его порушить не вздумай! Саша, это не пересказывай!
Мужик после команды Дидигурова напор ослабил, и Гарденсен, воспользовавшись крохотной заминкой, поднырнул под него, заламывая руку, и, выпрямляясь, оторвал от земли, грохнул на спину, на обе лопатки. И сам навалился, не давая подняться.
– Вот как знатно! Вот как знатно! – радовался Дидигуров.
Гарденсен, ошалело блестя глазами, хрипло кричал что-то Рагозину, а тот суетился, расставив треногу фотографического аппарата, напяливал себе на голову кусок черной материи, а она все соскальзывала и соскальзывала. Наконец приладил. Гарденсен поднялся, руку картинно упер в бок, грудь напыжил, а ногу в сапоге поставил на грудь мужику, лежавшему на земле.
– Ну уж нет, господа хорошие! – мужик ладонью похлопал по голенищу сапога Гарденсена, – такого уговору не было. Ножку-то убери, парень, я теперь встану…
И встал.
Раскинул руки и двинулся на Гарденсена. Тот отступил и тоже изготовился. Снова сцепились. Дидигуров и крикнуть не успел, а Гарденсен, распластавшись на спине, соскребал каблуками снег до земли, пытался подмять голову и ронял ее.
– Зашиб! – заголосил Дидигуров, – зашиб, дубина!
– Да не, – протяжно отозвался мужик, – щас оклематся, вон какой кабан здоровый, его так запросто не упестаешь…
Протянул руку, помог Гарденсену подняться. Датчанин всхрапывал, встряхивал головой и никак не мог прочно утвердиться на ногах – его пошатывало.
Дидигуров исподтишка грозил мужику своим кулачком, а тот ухмылялся в бороду и бормотал:
– Такого уговору не было, чтобы меня сапогом топтать. Тоже мне, привезли хрена заморского, да я таких кидал и перекидывал!
– Ни копейки не дам! – визгнул Дидигуров.
– Да сунь ты эту копейку себе в задницу! Я и на свои выпью! Э, мужики, пошли, ну их к лешему!
Мужики разобрали одежду, оделись и, похохатывая, потянулись гуськом друг за дружкой, оставляя после себя притоптанный серый снег. Гарденсен глядел им вслед, сплевывал сукровицу с разбитых губ и все покачивался.