Ян Гус
Шрифт:
Теперь, наконец, решился действовать и пражский немецкий патрициат, который уже давно чувствовал опасность со стороны чешских горожан. А ведь именно мелкие горожане, ремесленники вместе с беднотой и составляли ядро Гусовой аудитории. Немецкие купцы и оптовые торговцы упорно держались партии Рима и папы, и когда Прагу покинули немецкие магистры и студенты, патриции остались, собственно, единственной опорой римской политики в Праге среди мирян.
Однажды, во время проповеди Гуса, в октябре 1412 года, вооруженные немецкие патриции собрались возле Вифлеемской часовни, готовясь напасть на нее. Стоило, однако, безоружным слушателям Гуса выйти на улицу, чтобы мужество тотчас оставило нападающих. Немцы разлетелись, как пушинки одуванчика. Народное остроумие немедленно высмеяло их малодушное чванство:
А немцы лезут вон из кожи, сошлись к часовне неспроста и в воскресенье, в праздник
И хотя эта демонстрация патрициев закончилась смехотворным поражением, все же она была признаком того, что Праге грозят длительные волнения. А что же будет, когда вступит в силу интердикт? Какая, вероятно, тяжелая борьба происходила в душе Гуса: с одной стороны, опасение показаться малодушным, с другой — бремя страшной ответственности за катастрофу, которая постигнет всю христианскую общину. Гус должен был думать о себе, о том, чтобы последовательно отстаивать свое мировоззрение, но он должен был думать о себе не как о частном лице, а как о вожде и образце для своих верующих. Не мог он не думать и о верных своих слушателях и обо всем том, что поразит их глубже, чем его.
И думы о Праге, о духовных сынах и дочерях по Вифлеемской часовне, наконец, взяли верх и не могли не взять верх. Гус не отказывался от борьбы, готов был нести ее тяжесть и заплатить за нее нужную цену, но он считал себя обязанным бороться один и не мог допустить, чтобы стрелы, направленные в него, сразили множество других, самых близких ему людей. Этот довод оказался решающим.
Итак, раньше, чем интердикт вступил в силу и обрушился на Прагу, Гус решил покинуть город и уйти в провинцию.
ГЛАВА 11
В ЮЖНОЙ ЧЕХИИ
Гус отправился в края своего детства, в южную Чехию; так человек в беде прибегает к матери или по крайней мере стремится повидать места, где она когда-то жила. Однако выбор пал именно на южные районы еще и потому, что некоторые чешские дворяне с готовностью предложили Гусу гостеприимство, заверяя, что уберегут его в своих поместьях от всех опасностей.
Чешское дворянство в целом действительно стояло за Гуса. Ему была весьма на руку борьба магистра против светской власти церкви, ибо владения церкви своими размерами далеко превосходили поместья мирян и являлись для них слишком невыгодным конкурентом. Призывы Гуса отобрать у церкви «светское владычество» звучали очень сладко для слуха светских феодалов, и позднее, когда начнется гуситское революционное движение, будет видно, как охотно дворянство проводило в жизнь это положение, ибо оно захватило большую часть церковных владений. Даже немилость короля к Гусу не оттолкнула дворян; Вацлав IV не был сильным правителем, и его не стоило слишком опасаться. Кроме того, было ясно, что его отношение к магистру Яну определяется исключительно расчетами на титул императора, но что лично король ничего против него не имеет. Гус вызывал симпатию Вацлава тем, что ставил королевскую власть выше церкви. Вдобавок проповедник Вифлеемской часовни имел ходатая и в самой королевской семье в лице супруги Вацлава Жофии, постоянной слушательницы проповедей Гуса. Честолюбивая и энергичная королева, разочарованная слабостью коронованного супруга, подпала под обаяние неустрашимого, мужественного, пламенного проповедника.
Помимо всего этого, Гус надеялся, что, покинув Прагу, он обломит главное острие церковников. Он полагал, что его деятельность в провинции, конечно, будет не так раздражать Рим. В Праге же она вызывала слишком бурные страсти.
Но и в провинции Гус отнюдь не собирался молчать. В то же время, вынужденный следить за ходом своего процесса, он несколько раз приезжал в Прагу, чтобы предпринять необходимые для этого шаги.
Сначала Гусу казалось, что для него наступило время небывалой свободы, когда он может целиком отдаться своим мыслям. Отпали обязанности по университету, лекции, собрания, отпала и необходимость читать проповеди, и он с радостью взялся за перо. Но что характерно: его произведения этого периода все написаны по-чешски. Таким образом, пусть неофициально, но Гус продолжал проповедовать, проповедовать письменно, и обращаясь не к ученым, а к читателям из народа.
Неизвестно, куда Гус направился сразу после своего ухода из Праги. Но постоянное убежище он нашел в небольшом замке земанов из Козьего, недалеко от Табора. Эта небольшая крепость, расположенная на дне холмистой котловины, напоминала гнездо, укрытое от сильных ветров, бушевавших вокруг. И в этом тихом месте дух Гуса взлетал таким стремительным полетом, что перо не поспевало за ним. Еще в ноябре первого года своего изгнания он дописал «Толкование веры, десяти заповедей
С иронией высмеивает Гус формальные, механические молитвы священников: «Этот же без помощи зубов и губ слова мелет; и как жернов на мельнице, так и молельщик сей грохочет: тр, тр, тр… Сорока или иная птица. И говорит слова молитвы, да не молится на деле; и орган-хор звучит, да не молится, так и монахини: щебечут, не зная что, и тем подобны сорокам суть».
Сколько народного остроумия и меткости наблюдений было в словах Гуса, когда он критиковал тех, кто лишь для проформы посещает богослужения: «Миряне идут туда (в костел), чтобы в роскошном одеянии показаться, или для любовного свидания. И смеются в костеле, а некие из женщин ссорятся и бранятся, толкая друг друга на скамье. Панич озирается— нет ли красотки: куда она, туда и он, и прежде ей поклонится, чем телу Божьему на алтаре; я сам сие видел, он (панич) спину к алтарю повернул, а к ней (к пани) лицо, говорил сней и смеялся. Да и крестьяне не молятся, стоят словно оленята (испуганные), а горожанам — тем тоскливо: боятся, как бы выгодный торг не пропустить».
Поистине этому сочному и реалистическому описанию посетителей костела мог бы позавидовать любой художник.
Далее Гус пишет о судах, где бедный и подневольный всегда проиграет в тяжбе против господина хотя бы по той причине, что «в присяге одно слово не так произнес», пусть даже по существу дела и был прав. «А скажет слово против господина, и наказан будет за поношение господ; господа же — судите как хотите— никогда наказания не понесут. Иначе рассудит Господь Иисус, судия праведный, и скажет он в судный день всем таковым: «Вы, священники, с законниками грабили бедноту лицемерием, хитростью, торговлей святыми таинствами, а вы, миряне, грабили их же ростовщичеством, судом несправедливым, насилием, измышленной виной и выморочным правом» [26] .
26
Выморочное право означало в те времена право феодала забирать себе все имущество умершего подданного, если после него не осталось прямых наследников, то есть супруги, сына и т. п. (Прим. авт.).
Интересно, что именно в бытность свою среди сельских жителей Гус уделяет столько внимания светским феодалам и тому, как они обращаются со своими подданными; он упрекает панов в трех способах «ограбления»: первый — когда сверх меры обирают бедноту; второй — когда берут возмещение за действительную вину, но чрезмерное (то есть когда требуют чрезмерного возмещения убытков); третий — когда взимают дань, или пошлину, или налоги (сверх меры). «Ибо по закону Божьему обязаны господа учить, направлять и защищать своих подданных. И недаром владеет господин владением своим, но получит его от Всевышнего, дабы служил ему, народу, как добрый правитель, правил и в том отчет Богу своему отдал. Дай, Боже, понять им (господам и священникам), что надо прекратить этот грабеж».
Столь же конкретно обнажает Гус и дела городских торговцев, перечисление которых тоже заканчивается риторическим восклицанием: «И кто может описать их уловки и корыстные сделки, которыми они души свои унижают и людей грабят?» Гус весьма точно различает «ремесленников, пахарей и прочих, которые продают дело рук своих, от «купцов-торговцев», которые сами не производят, но «ищут прибыли», продавая товары, сделанные другими. Это признак уже очень развитого социально-экономического мышления!
Интересно также, как Гус выступает в защиту чешского языка, опять совершенно конкретно показывая, до какой степени он засорен чужеродными элементами. «Пражане и другие чехи, говорящие наполовину по-чешски и наполовину по-немецки, называют полотенце «хантух», передник — «шорц», конюшню — «маршталь», верхнюю залу — «мазхаус», плащ — «мантлик», батрака — «хаускнехт», возницу — «форман».